Тайна семьи Фронтенак - Франсуа Шарль Мориак

XIII

– Пять тысяч франков долга за три месяца! Видано ли было такое в наше время, Дюссоль?

– Нет, Коссад. Мы к деньгам относились уважительно; мы-то знали, с каким трудом они давались нашим дражайшим родителям. Нас воспитывали на культе бережливости. «Порядок, труд, экономия» – таков был девиз моего отца, замечательного человека!

Бланш Фронтенак перебила их:

– Речь не о вас, а о Жозе.

Теперь она жалела, что доверилась Дюссолю и зятю. Дюссоля, когда Жан-Луи раскопал это дело, надо было поставить в известность, потому что Жозе пользовался кредитом фирмы. Дюссоль потребовал собрать семейный совет. Госпожа Фронтенак и Жан-Луи добились того, чтобы не ставить в известность дядю Ксавье: у него было больное сердце, от такого удара ему могло стать плохо. Но к чему было, недоумевала Бланш, впутывать в это дело Альфреда Коссада? Жан-Луи тоже это не нравилось.

Молодой человек сидел напротив матери – немного утомленный конторской жизнью, уже с залысинами на лбу, хотя ему только что исполнилось двадцать три года.

– И какой же он дурак! – говорил Альфред Коссад. – Другие, говорят, эту девицу даром имели. Вы ее видели, Дюссоль?

– Да, было как-то вечером… Нет-нет, не для своего удовольствия! Госпожа Дюссоль захотела раз в жизни сходить в «Аполло» – посмотреть, что это такое. Я подумал, нет причины ей отказывать. Мы, разумеется, заказали ложу, нас никто не мог там увидеть… И эта Стефани Парос там танцевала… знаете ли… с голыми ногами…

У дяди Альфреда заблестели глаза; он наклонился к Дюссолю:

– А говорят, в иные вечера…

Продолжения было не слышно. Дюссоль снял пенсне и запрокинул голову:

– Тут надобно быть справедливым. На ней было трико – коротенькое, но все-таки было. И всегда она в трико – я навел справки. Неужели вы думаете, что я бы допустил, чтобы госпожа Дюссоль… Нет, нет, полноте! Довольно и голых ног!

– И босиком…

– Ну что ж, что босиком… – снисходительно улыбнулся Дюссоль.

– А по-моему, – заявил Коссад с каким-то застенчивым пылом, – это и есть самое возмутительное!

Бланш сердито перебила его:

– Это вы, Альфред, возмутительны!

Он вскинулся, потянул себя за бороду:

– Помилуйте, Бланш!

– Довольно. Надо уже с этим покончить. Ваше мнение, Дюссоль?

– Услать его отсюда, любезнейшая. Ему надобно уехать как можно скорей и как можно дальше. Я предложил бы вам Виннипег… да только вы не согласитесь. Еще нам нужен человек в Норвегии… Можно будет положить ему жалованье – правда, небольшое, но ему полезно побыть в черном теле – малость поймет, чего стоят деньги… Вы согласны, Жан-Луи?

Молодой человек, не глядя на компаньона, ответил: он и впрямь тоже думает, что Жозе надо услать из Бордо. Бланш пристально посмотрела на старшего сына:

– Не забывай: Ив уже уехал от нас…

– Ах, Ив! – воскликнул Дюссоль. – Вот его, любезнейшая, как раз надо было оставить при себе. Очень жаль, что вы со мной не посоветовались. Вовсе нечего ему делать в Париже. Послушайте, вы что – будете мне рассказывать, что он там работает? Я же знаю ваше мнение, материнская любовь вас не ослепляет, у вас довольно здравого смысла. Так что вряд ли я лишу вас каких-то иллюзий, если скажу, что его будущность в литературе… Я ведь знаю, о чем говорю вам; я дал себе труд составить представление… Я даже кое-что прочел вслух госпоже Дюссоль, и она, надобно сказать, попросила пощады. Вы говорите, его кто-то там хвалил… Кто хвалил? Что за люди, я вас спрашиваю? Кто такой господин Жид, чье письмо показывал мне Жан-Луи? Есть экономист по фамилии Жид, выдающегося ума человек, но это, к сожалению, не он…

Хотя Жан-Луи давно уже знал, что мама совершенно не стесняется противоречить сама себе и нисколько не заботится о логике, но и он был ошарашен, когда она стала возражать Дюссолю, пользуясь теми же доводами, которые сын накануне выдвигал в споре с ней:

– Не угодно ли вам не говорить о том, в чем ничего не понимаете, о том, что писано не для вас? Вы одобряете только то, что вам уже известно, что вы уже где-то прочли. Все новое шокирует вас – и всегда шокировало таких людей, как вы. Жан-Луи подтвердит. Он мне говорил, что даже Расина современники не понимали…

– То Расин, а то галиматья какого-то молокососа!

– Послушайте, дорогой мой, занимайтесь своими клепками, а поэзию не трогайте. Это не ваше дело – и не мое, – добавила она, чтобы немного его успокоить: Дюссоль надувался, как индюк, и затылок его побагровел.

– Мы с госпожой Дюссоль в курсе всех литературных новостей… Я старейший подписчик в обществе «В мире книг», а на журналы у меня даже специальная подписка. Тут мы тоже на высоте. Еще вчера мне один товарищ по Коммерческому суду говорил: «Разговор госпожи Дюссоль потому особенно приятен, что она все читала; она вспомнит и перескажет вам содержание романа или пьесы, которую читала несколько лет назад, как будто прочла ее только что». Он даже так выразился: «Это не женщина, а ходячая библиотека…»

– Остается ей позавидовать, – сказала Бланш. – А у меня память как сито: ничего не остается.

Она уничижала себя, чтобы задобрить Дюссоля.

– Уф! – вздохнула она, когда старики наконец распрощались.

Она подошла к камину, хотя батареи жарили вовсю, но, сколько Бланш ни жила в этом доме, все никак не могла привыкнуть к центральному отоплению. Чтобы не замерзнуть, ей нужно было видеть огонь, обжигать себе ноги. Ей было очень грустно. Еще и Жозе потерять! А на будущий год он хотел идти добровольцем в Марокко… Не надо было отпускать Ива: не то чтобы она соглашалась с Дюссолем, но, право же, писать стихи он мог и в Бордо. В Париже он ничего не делает, уж это верно…

– Ведь это ты, Жан-Луи, вбил ему в голову эту мысль. Сам он никогда бы не уехал.

– Но признай, мамочка: с тех пор как сестры вышли замуж, как ты поселилась с ними в этом доме, ты живешь только ради их семейств, ради их малышей, и это естественно! А Иву среди пеленок было бы одиноко…

– Одиноко! А я-то ночи напролет с ним сидела, когда у него было воспаление легких…

– Да, он говорил: рад, что болен, потому что снова с тобой…

– Неблагодарный, просто неблагодарный! – Жан-Луи не отвечал. – Между нами, как ты думаешь, что он делает в Париже?

– Ну как же: он пишет книгу, встречается с другими писателями, разговаривает о том, что ему интересно. Он там