Один из нас лжет - Карен М. Макманус

Я вспоминаю ту вызывающую клаустрофобию комнатку в участке, где родители сидели по обе стороны от меня, а детектив Мендоса бросал вопросы как гранаты:

Вы с Саймоном соперничали?

Ты когда-нибудь была у него дома?

Ты знала, что он пишет о тебе пост?

Была ли у тебя другая причина относиться к нему неприязненно?

Родители сказали, что я не обязана отвечать на его вопросы, но на последний я ответила. «Нет», – сказала я тогда.

– Нет, – говорю я сейчас, глядя отцу в глаза.

Если он знает, что я вру, то никак этого не показывает.

Воскресенье, 30 сентября, 17.15

Сказать, что поездка домой с похорон Саймона в сопровождении Лопес прошла напряженно, значит не сказать ничего. Во-первых, ее пришлось отложить на несколько часов, пока меня не отпустил полисмен Стрижка-Ежиком, который привел меня в участок и стал спрашивать, не я ли убил Саймона, формулируя этот вопрос самыми разными способами. Во-вторых, Лопес попросила разрешения присутствовать, и он согласился, что меня устраивало. Хотя обстановка стала несколько неловкой, когда он заговорил о том, что Саймон обвинил меня в наркоторговле.

Эти обвинения, хотя они и обоснованны, он доказать не может, и даже я знаю это. Я и был спокоен, когда он сказал мне, что обстоятельства смерти Саймона дают полиции вескую причину обыскать мой дом на предмет наркотиков и ордер у них уже есть. Но я с утра все вычистил, так что они ничего не найдут.

Слава богу, что Лопес навещает меня по воскресеньям, а то я бы уже был за решеткой. За это я у нее в большом долгу, хотя она об этом и не знает. И за то, что она поддержала меня во время допроса, чего я не ожидал. Я вру ей в лицо при каждой встрече и совершенно уверен, что она это знает. Но когда Стрижка-Ежиком стал накаляться, она его осадила. У меня было чувство, что единственное, что у них есть, – это шаткие косвенные улики и версия, которую – как они надеялись – кто-нибудь из нас подтвердит, не выдержав давления.

Я ответил на часть его вопросов – те, которые, как мне казалось, не ставили меня под удар. На остальные следовало «не знаю» или «не помню». Иногда это даже была правда.

Лопес ни слова не говорит с самого выхода из участка, пока не подъезжает к моему дому. Ее взгляд ясно дает понять, что в произошедшем даже она не может найти светлую сторону.

– Нейт, я не стану спрашивать, правда ли то, что я увидела на этом сайте. Если до этого дойдет, то это разговор между тобой и адвокатом. Но ты должен понять: если с этой минуты ты попадешься на наркоте – в любом виде, в любой форме и любым способом, – я тебе помочь не смогу. Никто не сможет. И это не шутка. Речь идет о потенциальном уголовном преступлении. В этом деле замешаны четверо ребят, и у каждого – кроме тебя – есть родители, материально обеспеченные и участвующие в жизни детей. Если не просто богатые и влиятельные. Ты – очевидный изгой и идеальный козел отпущения. Я ясно выражаюсь?

Да уж, она не смягчает ситуацию.

– Ага. – До меня дошло. Я думал об этом всю дорогу домой.

– Ну и хорошо. Увидимся в следующее воскресенье. Если буду нужна тебе раньше – позвони.

Я вылезаю из машины, не сказав «спасибо». Дурацкий поступок, но у меня сейчас никак не получается быть благодарным.

Я захожу под низкий потолок нашей кухни и чуть не падаю от вони: смрад от застывшей блевотины лезет в нос и в глотку, у меня перехватывает дыхание. Я оглядываюсь в поисках источника и думаю, что сегодня мне повезло: отец сумел добраться до раковины. Просто не дал себе труд потом смыть.

Зажимая нос и рот одной рукой, другой я открываю кран и пускаю струю воды, но без толку. Все уже застыло и превратилось в корку, придется отскребать.

Где-то у нас есть губка – наверное, в ящике под раковиной. Но я не пытаюсь его открыть, а бью по нему ногой. Это дает отличную разрядку, и я пинаю дверь раз пять или десять, сильнее и сильнее, пока дешевое дерево не раскалывается, разлетаясь щепками в стороны. Я тяжело дышу, набирая полные легкие мерзкого воздуха, и меня так от этого воротит, что я готов кого-нибудь убить.

Есть такие мерзкие типы, которым не следовало бы жить. Вот есть, и все.

Из гостиной доносятся знакомые звуки – Стэн царапает лапами по стеклу террариума, просит еду. Я выливаю в раковину полбутылки жидкости для мытья посуды и снова пускаю воду. С остальным разберусь потом.

Беру из холодильника контейнер с живыми кузнечиками и вытряхиваю их в террариум Стэна. Они прыгают там в блаженном неведении, не зная, что приготовила для них судьба. Дыхание у меня замедляется, в голове проясняется, но от этого ненамного легче. Если не одна мерзость, так другая.

Групповое убийство. Теория интересная. Наверное, я должен радоваться, что копы не пытаются все повесить на меня. Остальных попросят кивнуть и отпустят на свободу. Не сомневаюсь, что Купер и блондинка будут более чем рады подыграть. Бронвин, быть может, и нет.

Я закрываю глаза, кладу руки на крышку террариума Стэна и вспоминаю дом Бронвин. Как там чисто и светло, как они с сестрой разговаривают друг с другом – как будто все самое интересное скрывается в том, что они не сказали. Приятно, наверное, после того, как тебя обвинят в убийстве, вернуться в такой дом.

Выходя из дома и садясь на байк, я говорю себе, что не знаю, куда еду, и гоню бесцельно почти час. К тому времени, как я подъезжаю к дому Бронвин, нормальные люди уже ужинают, и я не жду, что кто-нибудь выйдет.

Но ошибаюсь. Кто-то все же выходит. Это высокий мужчина во флисовом жилете и клетчатой рубашке, у него короткие черные волосы, на носу очки. Он выглядит как человек, привыкший отдавать приказы, и ко мне подходит спокойно и не спеша.

– Нейт, я не ошибся? – спрашивает он, упирая руки в бока. На запястье у него блестят большие часы. – Я Хавьер Рохас, отец Бронвин. Боюсь, что вам нельзя здесь находиться. – Он говорит без злости, по-деловому. И все же чувствуется, что он как никогда серьезен.

Я снимаю шлем, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Бронвин дома?

Самый бессмысленный вопрос на свете. Конечно, она дома, и, конечно, он не даст мне с ней увидеться. Я даже не знаю, зачем мне это, помимо того, что это невозможно. И еще мне хочется ее спросить: «Что во всем этом правда? Что ты сделала? И чего ты не делала?»

– Вам нельзя здесь находиться, – повторяет Хавьер Рохас. – Интерес полиции вам нужен не больше, чем мне. – Он вполне достойно делает вид, что я не был бы его худшим кошмаром, даже если бы не являлся подозреваемым по делу об убийстве вместе с его дочерью.

В общем, все ясно, все расставлено по местам. Я очевидный изгой и идеальный козел отпущения. Больше сказать нечего, так что я направляюсь домой.

Воскресенье, 30 сентября, 17.30