Наследница Вещего Олега - Елизавета Дворецкая

– Княгиня, готова?

– Да. – Эльга встала, прихватив большой платок из некрашеной шерсти: одолжила у Добреты для защиты от вечерней прохлады.

– Эй! – крикнул ей вслед Ингвар. – Вы же не голые собрались там ворожить?

– Не спрашивай – сглазишь! – засмеялась Эльга.

Мистина только хмыкнул. «Тебя бы все равно посмотреть не пустили», – ехидно подумала Эльга. Бывает женская ворожба, которую творят обнаженными, но такие дела не терпят чужого глаза. Особенно мужского.

Снаружи по-прежнему висела жаркая духота. Выросшая на севере, Эльга по привычке ждала ночами прохлады, но в Полянской земле на макушке лета и ночью было тепло.

Во дворе ждали отроки Мистины, человек пять, с тремя лошадьми. На самой смирной кобыле сидела Ута. Скудота вел кобылу под уздцы, оберегая от малейшей возможности споткнуться. Другую приготовили для Эльги.

– Серп не забыла? – Мистина протянул ей поводья.

– Со мной, – Эльга слегка кивнула себе за спину, где висел небольшой берестяной короб.

Платок пригодился: сев в седло, Эльга накинула его на колени, чтобы не сверкать голыми ногами под задравшейся плахтой. Обычно она в таких случаях надевала плащ, заколов на плече, но к плахте он совсем не шел: селянки плащей не носят.

Передав ей поводья, Мистина заботливо расправил платок и, уже убирая руку, мимолетно коснулся ее ноги чуть выше щиколотки. Но когда она обернулась, собираясь возмутиться, то увидела лишь его спину и хвост длинных волос: он уже отошел от нее. Потом сел на своего коня и негромко свистнул отрокам: трогаемся.

Олегова гора, где стоял княжий двор, никаких укреплений не имела, и небольшой отряд из трех всадников и пятерых пеших проследовал по улицам и выдвинулся в поля, не привлекая ничьего внимания. Еще не полностью стемнело, воздух наливался синью. Сияла почти полная луна, и Эльга улыбнулась, глянув на нее: и впрямь, для ворожбы самое время.

По дороге через ближние поля и огороды почти никто не попадался: народ уже разбрелся по избам и готовился спать. Пора гуляний давно миновала, шел к концу сенокос, бабы днями пололи гряды с овощами и льнища, готовясь вот-вот выходить на жатву. В рощах стояла тишина: даже птицы свое отпели. На лугах и полянах уже виднелись сметанные стога сена. Вблизи Киева, старинного населенного места, ничейной земли не оставалось совсем, все перелески и полянки, не говоря уж о пригодных под пашню участках, были давно поделены. Отаву выкашивали так чисто, что пришлось объехать несколько перелесков, разделявших полевые наделы, прежде чем нашлась уединенная прогалина с довольно высокой травой. С одной стороны ее обрамляла роща, с другой – делянка ржи.

– Вот здесь, пожалуй, – Мистина остановил коня. – Хватит вам столько?

– Для начала хватит, – согласилась Эльга. – Чьи это угодья?

– Радовековы. Где рожь – его земля, да эта роща, а там, за ручьем, уже Войнилины.

Отрок помог Эльге сойти с лошади, и первым делом она направилась к ржаному полю. Отломила колосок, потерла в ладонях, отчего они покрылись серой пылью, выбрала пару зернышек, положила на зуб и вдумчиво раскусила. Постаралась запомнить: вот таким должно быть зерно, которое готово под серп через несколько дней. У Радовековичей, должно быть, это умеют определять не только большухи, но и девки, однако родичи Эльги на земле не работали, и жатву она видела только за рекой, в Люботине, где обитали родичи Уты по матери. Ночная тьма пока дозрела лишь до половины густоты, среди сумерек сияла луна, и света хватало, чтобы разглядеть почти каждую травинку. Лошадей и отроков Мистина отослал в рощу, чтобы не торчали на глазах. Оставаться здесь собирались недолго, лошадей не расседлывали, и оружники лежали на траве, из-под ветвей наблюдая за жницами. Мистина взял с собой самых доверенных людей. Альва и Ратияра Эльга помнила еще с того дня, когда посланец незнакомого жениха вытащил ее из владений Князя-Медведя. Ждан Борода на ее памяти за три года вообще ни разу не раскрыл рта по доброй воле, и лишь если ему задавали прямой вопрос, давал односложный ответ. А поскольку изъяснялся он весьма неразборчиво, то и желающих приставать к нему с разговорами не водилось. Эти люди не станут болтать, какой бы странной ни показалась им ночная вылазка. А если вожак не посчитает нужным объяснить происходящее, они даже мысленно не зададутся вопросами.

Сам Мистина сидел на земле под толстой березой и наблюдал за женщинами, покусывая длинную травинку.

Вынув серп, приступили к делу. В руках Уты дело шло отлично – раз-два-три, – и она поднимает в левой руке пук срезанной травы.

– Тебе не тяжело? – беспокоилась Эльга.

На время беременности сестра носила славянскую завеску, как раз и предназначенную скрывать растущий живот от дурного глаза, и еще почти ничего не было видно, и все же Эльга волновалась.

– Нет, ничего, – бодро отвечала Ута. – Я и черевьи сама себе завязываю. А на жатву простые бабы так и ходят до самых родов. Потому, говорят, и рожают прямо в полосе.

– Мы с тобой рожать в полосе не будем! – отрезала Эльга. – Дай я теперь попробую.

Она взялась за рукоять, теплую от ладони сестры, и левой рукой решительно ухватила пучок травы.

– Сначала режешь той частью лезвия, которая возле ручки, – подсказывала Ута. – Двигаешь рукой влево. Теперь руку к себе, режешь средней частью… теперь вправо – режешь дальние стебли… Вот!

Эльга победоносно подняла сжатый пук травы, будто голову поверженного врага. Даже засмеялась от радости: и правда, не так уж трудно. Главное, обрести навык, чтобы со стороны казалось, будто она всю жизнь этим занимается. Княгиня – это земля, она не может не уметь чего-то, что касается земли.

Оставив позади себя шагов десять сжатой травы, Эльга так ободрилась, что стала с вожделением поглядывать на окраину ржаного поля.

– А давай там попробуем, – она легонько подтолкнула Уту локтем. – Ведь колосья – это не трава. К колосьям тоже приладиться надо.

– Но как же, это ж чужое поле!

– Ну и что? Не разорится Радовек от трех горстей. Я же только попробую. С самого краю, где реденько.

На дороге Эльга на всякий случай огляделась: никого. Забрала в горсть с пяток редко торчащих на самой обочине стеблей. Они были жесткими и пыльными. Вспомнились грубые ладони на коричневых морщинистых руках тех большух, что приходили к ней: вот от этой работы они и становятся такими, с черными трещинами на пальцах, куда навек въедается земля. То, что для нее – приключение, почти развлечение, для них – привычный с юности необходимый труд. К жатве допускаются только бабы, и те, какие вышли замуж рано, могут попасть на ниву лет с пятнадцати. И до самой смерти, пока ноги носят и спина гнется, пока земля на руках не смешается с пеплом погребальной крады…

Эльга втягивала носом дух нивы и пыльных стеблей, тот особый запах зрелого колоса, который так веселит сердце землероба. Старалась войти в дыхание нивы, слиться с ним. Тогда у нее получится. Тогда ее примет эта земля, и эти бабы признают ее госпожой над ними – стройную, белокожую, с мягкими руками и иноплеменным выговором, от которого она не полностью еще избавилась.