Лицо в тени - Анна Малышева

Она нащупала затвор калитки, подняла его, вошла на участок. Медленно пошла по дорожке, изредка останавливаясь, оглядывая кусты, деревья. Никого. Да и кому было прятаться здесь, под начинающимся дождем? И зачем?

Собака не залаяла при ее приближении – никакой собаки тут больше не было. Алина поднялась на крыльцо, достала из сумки ключ. Она увезла его с собой, покидая дачу утром в понедельник. Отперла дверь, вошла, включила свет.

На столе все еще стояли грязные кофейные кружки – как они пили кофе с Василием, так и оставили их. В пепельнице лежал скрюченный окурок. В миске, рядом с плитой, застыла покрытая жиром суповая кость. Алина задернула занавески на окнах – ей было неприятно думать, что кто-то может на нее смотреть с улицы, из темного сада. Это был ее давний кошмар, возможно, навеянный каким-нибудь фильмом. Она одна в доме, ночью, в комнате горит свет, и поэтому она не видит, что кто-то стоит под окном и уже долгое время на нее смотрит. А потом огибает дом, открывает входную дверь…

Что-то стукнуло, и девушка так и подскочила на месте, прижав руку к забившемуся сердцу. Потом поняла – это наверху. Поднимался ветер, а где-то там было оставлено открытым окно. Она же сама его открыла, когда спала тут. Ей было душно, и она иногда вставала покурить, по пояс высовываясь из окна и бросая окурки в траву. Последний раз – перед рассветом. Если бы она не спала всю ночь, то наверняка увидела бы, как сбежала с дачи ее сестра.

Алина вскарабкалась по лестнице, ведущей в мансарду, закрыла окно. Подоконник уже успело залить дождем – тот разошелся вовсю и даже не собирался останавливаться. Девушка машинально заправила свою постель, натянула льняное покрывало, взбила подушку. Присела на край кровати. Вот здесь она пыталась уснуть той ночью, ворочалась, боролась с накатывавшими волнами тревожных мыслей. Тогда она думала только о деньгах – больше ни о чем. И ей казалось, что ничего важнее и быть не может. Сейчас…

Алина вдруг поняла – она бы многое отдала за то, чтобы все проблемы опять свелись только к тому, как заговорить с сестрой о разделе имущества. «Я ее все-таки люблю! – с тревожным изумлением подумала она. – Ей нужно было исчезнуть, чтобы я это поняла!» Девушка почувствовала, что вот-вот заплачет. Маринка – единственный человек, которому она позволяла себя критиковать. Которого она сама критиковала, не щадя, не выбирая слов, напротив – стараясь ужалить как можно больнее… Ей всегда казалось, что без этих взаимных претензий и пикировок ее жизнь была бы неполной. И казалось, что именно в этом и состояли все их сестринские чувства – в том, чтобы постоянно выискивать друг в друге какие-то недостатки. А теперь, когда та пропала, Алина вдруг ощутила, что потеряла нечто большее, чем объект для насмешек. Ей было по-настоящему больно. Второй раз в жизни. Нет, в третий. Об аборте она старалась вспоминать как можно реже. Об Эдике она еще иногда разрешала себе подумать.

Девушка встала, оглядела комнату. «Моя сумка. Где она была той ночью? Да где же, как не здесь? Плащ я оставила внизу, а сумку взяла сюда. Иначе откуда бы я брала ночью зажигалку и сигареты? Пистолет оказался в сумке. Если исключить, что его подкинул Василий, когда сумка оказалась в его машине, значит… Кто-то вошел сюда, когда я спала! На рассвете, между пятью и восемью часами утра. Позже уже приехал Вася, а до этого я то и дело просыпалась. Если бы в доме что-то происходило – я бы непременно услыхала. Тут же так тихо!»

Дождь барабанил по жестяному подоконнику с такой силой, будто пытался его сорвать. Алина сдвинула занавеску и заметила где-то во тьме легкий отблеск. Потом далеко пророкотал гром. Одна из последних летних гроз – скоро наступит осень.

«Кто-то вошел ко мне, когда я спала, нащупал в темноте сумку и положил туда разряженный пистолет. Стоп. В темноте?»

В темноте – и только в темноте. Потому что стоило в комнате зажечь свет, как Алина сразу просыпалась. Она могла спать, если за стеной шла развеселая свадьба, если в комнате работал телевизор… Ее можно было изо всех сил толкать, трясти – тогда она открывала глаза через минуту. Но если зажигали свет – она просыпалась сразу.

«В темноте… – повторила она про себя, потрясенная этой простой догадкой. – В темноте нашли мою сумку! Она стояла вон там, в углу – я поставила ее туда, чтобы не спотыкаться! Пришлось пошарить, разве нет? И тот, кто положил пистолет, знал, что я сразу проснусь, если хоть на несколько секунд включить электричество! Это могла быть только Маринка! Она знала, куда я могу поставить сумку, и знала, что электричество включать нельзя! Это могла сделать только она – больше некому! Сейчас, в августе, в пять-шесть утра уже не так светло, чтобы сориентироваться в комнате, не зажигая света! Да еще тут, в деревне, где и фонарей-то нет! Чужой человек непременно зажег бы свет! Она не зажигала! Да и зачем, чего ради чужой человек стал бы подсовывать пистолет мне в сумку?!»

Ее пробрала дрожь, и вовсе не потому, что стало холодно. Алина обхватила себя за локти, пытаясь успокоиться, уговорить себя, что, напротив, эта догадка должна ее немного успокоить. Если это сделала Марина – значит, у нее по крайней мере была какая-то свобода действий, когда она уходила отсюда. Ее не утащили, заткнув рот. Ее не убили и не унесли отсюда связанной! Да и Дольфик бы залаял, в конце концов! Не настолько же он туп, чтобы не сообразить, что хозяйку убивают! Она была тут одна и ушла добровольно, вместе с собакой на поводке! Ничего страшного не случилось – она просто куда-то уехала и теперь оттуда звонит… Но откуда же у нее пистолет? Зачем он был ей нужен?

«Я уверена, что она даже не знает, с какого конца за него браться! – подумала Алина. – К чему ей оружие? И почему она сунула мне его в сумку? Если она была одна, никто не утаскивал ее из дома насильно – почему же она не разбудила меня? Почему не попросила помощи, если ей нужна была помощь? А если ничего страшного не случилось, если она не была в опасности – почему же она убежала так внезапно? Еще накануне вечером Маринка никуда не торопилась! Даже в больницу – хотя туда-то ей следовало попасть побыстрее! И ничего не оставила – даже пары слов не написала! Пистолет – и все. Догадайся, мол, сама!»

Она еще раз обошла дом, обшарила все закоулки, осмотрела веранду с выставленной рамой. Никакой записки. Никаких следов поспешного бегства старшей сестры. Правда, ее постель тоже была не застелена, оставлена в разобранном виде. Алина прикрыла белье покрывалом, осмотрела шкаф с одеждой, стол, подоконник. Просто неприбранная комната, но незаметно, чтобы в ней кто-то боролся или собирался в страшной спешке. Обыкновенный беспорядок, будто законсервированный здесь с того самого рассвета.

Девушка снова спустилась вниз. Поставила чайник, оглядела кухню. Будь здесь хотя бы какой-то намек… Ее взгляд упал на вешалку, возле двери. Старая куртка Василия, в которой он обычно копался в саду, легкий плащик Кати, разодранный на рукаве, – его специально привезли на дачу, когда он стал непригоден для носки в Москве. Поводок Дольфика – в деревне пес разгуливал только с ошейником, а вот если приходилось ездить с ним в Москву, на него надевали еще и поводок. Дольфик был очень рассеян и легко мог затеряться в толпе, перепутав хозяйские ноги с чужими…