Резидент - Аскольд Шейкин

Она не ответила. Она вдруг увидела Федорку. Он стоял у входа в вокзал и кричал на германского офицера. Солдат с винтовкой и в каске подбежал к Федорке и наставил острие штыка ему в грудь. Офицер что-то резко сказал. Держа винтовку наперевес, солдат повел Федорку вдоль железнодорожных путей.

Толпа рассыпалась. Казаки, тяжело нагруженные, пошли к вокзалу, беженцы — плача, причитая — потянулись в разные стороны. Мария побрела вслед за какими-то женщинами.

Миновали последние дома станционного поселка. Разбитая проселочная дорога вела в поля. За полями, где-то у самого горизонта, синел лес. «Это и все? Я перешла фронт?» — подумала Мария.

Быстрые шаги послышались за ее спиной.

— И что только в свете творится! — услышала она голос Федорки. — Слышь, глупыха? — он обратился к Марии. — Солдат меня за путя отвел. «Беги, рус, — говорит. — Комендант видеть нихт. Як война, рус?» — «Гут, — говорю, — самый гут. У нас, — говорю, — война с вами кончилась. Наш царь хотел воевать, мы его скинули. Ваш хочет, вот вы и воюйте», — Федорка довольно рассмеялся и повторил: — Совсем теперь не тот немец пошел!..

Их было теперь восемь человек, считая и пятилетнего мальчика, и у всех, видимо, была одна цель — перейти фронт, но все пока еще таились друг от друга и шли молча, будто неуместное слово могло накликать беду.

Лес кончился. Опять потянулись поля.

В середине дня неподалеку послышались взрывы и выстрелы. Беженцы метнулись с дороги в овраг и дальше шли тропинками, упрямо отыскивая из всех путей тот, который вел на север.

Ночевали в настороженно притихшей деревне. Сбившись в одну избу, тихонько переговаривались. Мария всем рассказывала, что идет под Воронеж, к родителям. Жила с мужем, да того убили еще в шестнадцатом году, вот и пошла на родину. Закутанная в черный платок, потемневшая, она казалась старше своих двадцати лет, и ей верили.

Впрочем, она почти не обманывала, говоря это. Ощущение потери все время не покидало ее. Скорее даже не потери, а полной опустошенности. Жизнь как-то потеряла для нее смысл. Да, она идет на родину. Да, у нее теперь там, на Дону, нет дома…

Местные жители вели себя странно. Света не зажигали, спать не ложились, и в домах шла суматоха, будто вся деревня собиралась куда-то ехать…

Мария пыталась понять: кто здесь? Красные? Белые? Кого ждут?.. Потом, слушая разговор Федорки с хозяином избы, узнала, что красные ушли отсюда с неделю назад. Перед этим в деревне два дня длился митинг: мужиков призывали вступить в Красную Армию и защищать село, но крестьяне лишь недавно обзавелись землей, разделив помещичий клин, теперь хотели заниматься своим хозяйством и в солдаты идти не согласились.

Белых встретили колокольным звоном. Все сельсоветские отступили с красными, никого поэтому не трогали, счетов ни с кем не сводили, и первые дни все шло мирно.

Но вот, накануне прихода беженцев, в селе был созван сход. На нем зачитали объявление: «Распоряжением Воронежского генерал-губернатора лица всех призывных возрастов объявляются мобилизованными. Означенным лицам прибыть на сборный пункт в село Нижнее 31 октября в 9 часов утра». Потом выступил пожилой полковник, представил себя начальником гражданского управления Воронежской губернии и сказал:

— У нас в Новочеркасске собрались лучшие люди, генералы, адвокаты, бывшие члены Государственной думы. Эти люди специально учились управлять государством. Только они могут дать вам покой и порядок. А о земле и прочем говорит еще рано, они еще не завоеваны. Может, к вам сюда завтра большевики нагрянут и все в коммунию заберут. О земле будет говорить Учредительное собрание.

Мужики зашумели: уж землю-то они считали своей окончательно. Кто-то набрался храбрости и спросил, почему мобилизует генерал-губернатор. Это царский генерал. В свободной республике их не должно быть.

Полковник покраснел от натуги:

— Молчать! Это у вас не при Советах, не с большевиками. Повыучились разговаривать, поразнуздались. О Советах у меня ни гу-гу. И думать забудь.

Произнеся эту речь, полковник и все, кто его сопровождали, уехали в соседнее село, и теперь во всех избах бабы снаряжали мужиков в леса. Побыть там, пока снова возвратятся красные.

* * *

На рассвете боковой тропкой выбрались из села и до темноты опять шли полями и лесом.

Ночевали в сарае на хуторе. Сюда ни белые, ни красные не приходили еще ни разу. Среди беженцев была одна женщина, совсем уже старая. Жители хутора приняли ее за холеру, которая бродит и ищет, где бы пристать да начать валить людей. Они устроили засаду и спутали женщину рыбачим неводом. Все это делали взрослые бородатые мужики, делали молча, серьезно, и когда Федорка заступился за нее, так же серьезно поднялись на него с кольями, а старуха, расстегнув ворот, показывала сквозь ячейки невода нательный крестик и кричала:

— Яка ж я холера? У меня ж хрест на шее! Холера ж любит рядиться во все белое, чистое, а на мне яка одежа?.. Штоб вона не прийшла, вы скорийше с окон занавески сымайте, скатерки сымайте да из ружий ее — в стены, в крышу…

Старуху отпустили, и до утра в домах грохали выстрелы: мужики «отгоняли холеру» пальбой в стены и потолки своих изб.

* * *

К полудню вышли в другое село. Оно как-то вдруг явилось им, раздвинув темный густой лес. И первое, что бросилось в глаза Марии, это было красное знамя над двухэтажным домом.

И она сразу поняла: здесь Советы.

Она оглянулась на спутников. Лишь Федорка шел твердо, глядя прямо на знамя, а женщины боязливо крестились и все оглядывались на лес, словно оценивая, смогут ли добежать до него, если придется возвращаться назад.

Женщина с мальчиком взяла его на руки и, как самое дорогое, со страхом, застывшим в глазах, прижала к себе, но тот захлопал в ладоши:

— Праздник? Это праздник, мамочка?..

У околицы их обступили бородатые грязные люди в старых солдатских шинелях.

— Откуда идете? Из каких мест? — спрашивали они.

Мужчина в кожаной куртке и с наганом в деревянной кобуре у пояса вдруг скорым шагом подошел к солдатам, и они, не обращая внимания на беженцев, заспешили к лесу.

Ночевала она в бедняцкой избе. Вареной картошкой без соли ее накормили даром. Впрочем, большего не было и у самих хозяев. Она сидела на полу у печки, а за столом, возле коптилки, сгрудились мужики.

Уже совсем поздно ночью пришел тот мужчина в кожаной куртке, которого они встретили у околицы. Говорил он горячо и громко, много раз повторяя одно и то же, но сморенная усталостью Мария, сколько ни вслушивалась в его слова, ничего не смогла понять.

Когда хозяйка давала ей подостлать тулуп, Мария спросила, кивнув в сторону стола:

— Комиссар?

— Ни, — шепотом ответила та. — Комиссара в каллистратов день из обреза убили. Командир это, Ельцин, питерский он, — она тесней прижалась к ней. — Комбед в селе нашем организуют. Власть такая будет теперь, а мужика маво в председатели. Ой, как же страшно: вдруг казаки придут? Порубают же, господи, а он такой, что и мухи не обидит…