Василий Шуйский - Вячеслав Козляков

Находясь между жалованьем и опалой, князья Шуйские много раз должны были смирять себя, понимая, что при Борисе Годунове они не могут рассчитывать на такую же власть и влияние, какие имели их предки у московских великих князей. Но правителю было этого мало, и он постоянно «работал» над тем, чтобы не дать князьям Шуйским снова усилиться. Испытанным средством распределения влияния внутри элиты были назначения в полковые воеводы, имевшие местническое значение и учитывавшиеся в разрядных книгах. Помощниками в проведении такой политики стали для Годунова князья Трубецкие. Эти потомки удельных князей особенно прославились вхождением в «опричный» и «особый» дворы, где и сблизились с Годуновым. Уже Иван Грозный назначал своих бояр в полки, «как хотел», поэтому в 1577 году князь Тимофей Романович Трубецкой получил местническое преимущество перед князем Иваном Ивановичем Голицыным. И сколько бы потом князья Голицыны не пытались оправдаться, их «потерька» продолжала учитываться и далее в назначениях времен царя Федора Ивановича[121]. Опираясь на покровительство Бориса Годунова, князь Тимофей Романович Трубецкой попробовал также покуситься и на положение князей Шуйских, бив челом «о местах» сразу же на старшего в роду боярина князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского, отправленного в начале шведского похода в декабре 1589 года в Псков, а затем находившегося на воеводстве в Новгороде Великом. И эту челобитную «о щоте», поданную в сентябре 1591 года, приняли в Разрядном приказе, а значит, делу был дан законный ход и Трубецкого уже могли считать победителем в споре. Однако в таких случаях весь род защищал свою честь от местнических соперников. Поэтому князья Василий Иванович и Дмитрий Иванович Шуйские вступились за своего старшего родственника, пусть даже и происходившего из другой ветви рода. В разрядной книге потом записали об их челобитной: «Да били челом государю царю и великому князю Федору Ивановичю всеа Русии бояре князь Василей да князь Дмитрей Ивановичи Шуйские. А сказали, что писал ко государю боярин князь Тимофей Романович Трубецкой на боярина на князь Василья Федоровича Шуйского о местех не по делу; а боярину князю Тимофею мочно быть менши их меншова брата (использован обычный трафарет, применявшийся в местнических спорах. — В. К.). И государь царь и великий князь Федор Иванович всеа Русии приказал челобитье их в Розряде записати же»[122]. Князь Василий Федорович Скопин-Шуйский был возвращен с воеводства в Новгороде после успешных военных действий времени шведского похода и поставлен во главе Московского судного приказа. Вскоре он, видимо, умер, так как последнее упоминание о нем в разрядных книгах относится к 1592/93 году[123]. Таким образом, князь Василий Иванович Шуйский остался старшим в своем роду.

О службах боярина князя Василия Ивановича Шуйского в 1590-е годы известно немного. Его «реабилитация» после угличского следственного дела, видимо, уже не подлежала сомнению. Он стал «осадным воеводою» в Новгороде в «100-м» (1591/92) году, сменив князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского. Первое после долгого перерыва упоминание боярина князя Василия Ивановича Шуйского как участника царского «стола» 21 ноября 1591 года, скорее всего, могло быть связано с отъездом в Новгород. За время пребывания князя Василия Шуйского на воеводстве случился большой мор в Псковской и Новгородской землях. Когда опасность миновала, воевода вернулся в Москву[124].

Это было время всеобщей радости, потому что еще 29 мая 1592 года в семье царя Федора Ивановича и Ирины Годуновой родилась царевна Феодосия. При ее рождении была объявлена амнистия самым жестоким преступникам, распущены тюрьмы. Умевший прощать царь Федор Иванович, очевидно, хотел примирения и с князьями Шуйскими. Год спустя, на именины «царевны Федосьи Федоровны», было празднование, где присутствовали патриарх Иов, освященный собор, «да бояре ели все и окольничие». Причем, чтобы не омрачать торжество, все приглашенные были «без мест». 8 июля уже «на государев ангел» у царя за «столом» присутствовал боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский. 28 июля 1593 года в качестве приглашенных бояр на пиру «у государя», состоявшемся «в Девичье монастыре», упоминался уже сам князь Василий Иванович Шуйский (он был вместе с братом князем Дмитрием Ивановичем). Князя Василия Шуйского даже снова допустили до участия в дипломатических делах, и 3 сентября 1593 года он участвовал в приеме «кизылбашского посла», приехавшего от персидского шаха Аббаса I. Однако Борис Годунов продолжал пристально следить за действиями Шуйского. Случайно или нет, но с возвращением боярина князя Василия Ивановича с новгородского воеводства открылось какое-то дело «про ноугороцково дьяка Семейку Емельянова». Расследовать его должен был отосланный в «послах» в Новгород окольничий князь Иван Семенович Туренин (тот самый пристав, которого обвиняли в смерти боярина князя Ивана Петровича Шуйского)[125]. А это означало, что все происходило по известной русской пословице: «жалует царь, да не жалует псарь». Даже возвратив все внешние признаки почета и свое положение в элите Русского государства, князья Шуйские знали, что все это снова могло исчезнуть по желанию Бориса Годунова. Выжить в таких условиях человеку гордому и независимому было практически невозможно. Время требовало от князей Шуйских умения приспособиться к обстоятельствам, усмирить гордыню, быть, «как все». И если они выжили, значит, у них это получилось.

Правда, не все так однозначно. Во Владимиро-Суздальском музее-заповеднике хранится ныне позолоченная водосвятная чаша с записью: «Лета 7103 (1594/95) сия чаша зделана бысть повелением князя Ивана Ивановича Шуйского и дана в дом Пресвятыя владычицы и Богородицы приснодеве Мария честнаго и славнаго ея Рожества в соборный храм во град Суждаль раде церковные потребы и на освящение вод в наследие вечных благ боярину князю Ондрею Ивановичу Шуйскому, а то за его поминати во все дни вином на литургеях и на литеях; аще хто восхощет преобидите святую церковь и изнести чашу сию, по святых отец правилом в каком сану ни будь хто, да извержется сана своего, аще ли величием негодованием негодовати начнеть, да будет проклять в сеи век и в будущем, аминь»[126]. Суздальский Рождественский собор был родовой усыпальницей как князей Скопиных-Шуйских, так и князей Шуйских. До сих пор место их семейного некрополя уцелело внутри храма. Сохранившийся вклад показывает, что князья Шуйские по традиции заботились об украшении Рождественского собора. Однако не зная всех перипетий, происходивших с князьями Шуйскими в годы правления Бориса Годунова, трудно понять, почему так поздно, спустя пять или шесть лет после смерти боярина князя Андрея Ивановича Шуйского, один из его братьев решил почтить его память дорогим вкладом. И почему только один младший брат князь Иван Иванович Шуйский, без участия старших братьев? Водосвятная чаша, отлитая в память о брате, обвиненном в государевой «измене», не могла быть обычным вкладом в Суздальский Рождественский собор. Прощение князей Шуйских, возвращенных ко двору, видимо, распространилось и на тех, кто погиб в ссылке. При этом отношение князей Шуйских (точнее, оказавшегося самым смелым из братьев — князя Ивана Ивановича Шуйского) к своим гонителям оставалось неизменным и, кажется, отразилось в выгравированной на чаше надписи. Там содержалось совсем не трафаретное по форме проклятие тому, кто «величием негодованием негодовати начнет», содержащее отсылку как к нраву, так и к фамилии правителя[127].