Змеи в ее голове - Пьер Леметр

— Почему вы сняли заграждения? Вы не могли подождать, пока мы приедем?

На сей раз охранник прервал свою деятельность и развернулся к инспектору:

— Если бы я не открыл выезд, очередь из машин вытянулась бы вдоль всех проходов по всем уровням. И тогда все пандусы к выходам вдруг одновременно оказались бы заблокированы. И тогда кое-кто попытался бы выбраться через въезды. И тоже оказался бы заблокированным. И к приезду полиции вся парковка была бы обездвижена, и потребовалось бы почти два часа, чтобы раскупорить все это, и в ожидании, когда они смогут отсюда выбраться, водители побросали бы свои тачки и пришли бы поглазеть на то, что здесь происходит. И тогда…

— Хватит, хватит!

Охранник поднял руку — ну, это как вам угодно — и вернулся к своей работе:

— Девять пятьдесят, итого десять, мадам.

— И тогда, — бросил Васильев, — убийца решил воспользоваться этим, чтобы удрать до прибытия полиции.

— Если так (девять и десять, хорошего дня, мсье), то он может быть здесь.

Не выпуская из рук талона, он подтолкнул к Васильеву список автомобилей с указанием марки, типа, цвета, номера и заметок в последней колонке: «нос», «окуляры», «пучок».

Васильев опешил:

— Это еще что?

— Отличительная черта, если есть. (Ровно десять, спасибо, мадам.) Здоровенный рубильник, очки с толстыми стеклами, идиотская прическа — что-то в этом роде. Чтобы легче было вспомнить, когда вы вызовете меня на ковер. (Восемь, девять и десять, хорошего дня, мсье.)

Васильев пробежал список глазами и вслух прочел: «Старая толстуха». Не слишком любезно. Но полезно. Он решил рискнуть.

— Спасибо, — бросил он, выходя из будки.

— Служба, — ответил охранник. — Девять восемьдесят, спасибо, мадам.

* * *

Дом восемнадцать по улице Креста оказался пузатым зданием, возведенным в конце XIX века. Кариатиды в потемневших от черного дыма набедренных повязках удерживали на фасаде отяжелевшие от голубей балконы. Пол в подъезде был тщательно натерт воском. Справа находилась комната консьержки, оттуда пахло стряпней на сливочном масле.

Васильев предъявил полицейское удостоверение кругленькой и чистенькой пятидесятилетней женщине, пребывавшей в явном восторге оттого, что снова кому-то понадобилась. «С ума сойти, до чего им хочется поговорить», — подумал он, тяжело шагая за консьержкой.

— Я как услышала об этом по радио, так чуть с ума не сошла! Вот ведь несчастье… Такая красивая девушка. И вдобавок скромная! Никогда никаких историй! Я видела ее по утрам, изредка — по вечерам, я ложусь рано. Она всегда здоровалась.

Васильев ничего не ответил, и она спросила себя, случалось ли парню такого идиотского вида когда-нибудь кого-нибудь арестовать. Однако отперла дверь и тоном агента по недвижимости произнесла:

— Вот здесь у вас гостиная, спальня направо. Очень светлая и…

— Очень хорошо, спасибо.

Консьержка попереминалась с ноги на ногу, сомневаясь, какую тактику выбрать, но в конце концов решила принять чопорный вид и направилась к двери:

— Ну да ладно, не буду больше вам мешать и…

— Спасибо, — прервал ее Васильев, — мадам?..

— Труссо. Мадлена Труссо, — добавила она, заходясь звонким смехом. — Согласитесь, что для консьержки…[15]

— Умора, — закончил разговор Васильев, как можно осторожней закрыл дверь и глубоко вздохнул.

В жилище недавно умерших царит особая тишина — тягучая тяжелая неподвижность, которую встречаешь только там и, вероятно, уносишь с собой. Ему казалось циничным, непристойным, что можно вот так запросто зайти к женщине, куски которой покоятся в холодильнике морга.

И правда, квартира светлая. В старинных зданиях это редкость, подумал он, взять хотя бы его собственную. В гостиной было три окна, и Васильев понял, что две квартиры объединили в одну. Меблировка современная, то есть не новейшая, а соответствующая возрасту дома. Обитая однотонной зеленой тканью гостиная точно, но без души, гармонирует с белой мебелью и очень светлым ковром из шелка-сырца. Безделушек мало, но подобраны они со вкусом. С дорогостоящим вкусом. Васильев открыл шкаф возле входной двери и обнаружил там внушительный набор спортивной одежды: шорты, футболки, обувь, тренировочные костюмы, головные повязки и теннисные ракетки. Однако на парковке она бежала недостаточно быстро…

Он подошел к стеллажам и бросил взгляд на литературные предпочтения мадемуазель Лавернь. Труайя, Дефорж, Ковен, мемуары Жана Пиа, коллекция изданий France Loisirs[16]. Он бегло просмотрел диски: Ален Сушон[17], музыка из кинофильмов. Он обнаружил скрытый за раздвижными дверцами цветной телевизор и последний номер телевизионной программки «7 дней». Кроме этого — пустые пепельницы, журналы и впечатляющую коллекцию аперитивов на любой вкус.

Спальня. Очень женская, благоухающая духами, с заполненными нижним бельем ящиками, а в рамках под стеклом — фотографии работы Дэвида Гамильтона[18]. Присев на кровать, Васильев некоторое время рассматривал эти утонченные, шелковистые декорации; затем поднялся и направился в ванную. Никаких сюрпризов. Лосьоны, туалетная вода, кремы для лица, какие-то пенки. Но что-то не складывалось. Он вернулся в гостиную и, ссутулившись, принялся кружить по комнате, шаря взглядом по стенам, по коллекции выстроившихся рядком на стеклянной этажерке фарфоровых слоников. Это место казалось ему странно пустым и безликим. Уборка была сделана великолепно, все на месте. В оборудованной всем необходимым кухоньке он обнаружил посуду, основные продукты, несколько сервизов на две персоны с разными узорами. Приблизительно так он представлял себе апартаменты в каком-нибудь роскошном отеле, где никогда не останавливался. С комфортом для всех, предназначенным всем нравиться.

Он наткнулся на фотографии девушки, где она выглядела гораздо привлекательней, чем на моментальных снимках, сделанных на парковке.

У нее было красивое лицо с тонкими чертами и ровным рядом белоснежных зубов. Он совсем не так представлял себе студентку факультета права. Кстати, а где книжный шкаф, издания Dalloz[19], письменный стол, рабочая картотека? Тогда он решил перевернуть все — это заняло полчаса. В конце концов он обнаружил картинки, явно не предназначенные для того, чтобы иллюстрировать курсовую работу: фотографии обнаженной мадемуазель Лавернь в томной позе, с приоткрытым ртом, бедра слегка раздвинуты, груди торчком. А в левом нижнем углу, белым по черному фону — ее имя и номер телефона.