Парадокс и контрпарадокс. Новая модель терапии семьи, вовлеченной в шизофреническое взаимодействие - Джулиана Прата

старичок. У него была желтоватая кожа, торчащий живот, застывшее глуповатое выражение лица. Большую часть сеанса он неподвижно просидел в кресле, ничего не говоря и не отвечая на вопросы.

Родители рассказали терапевтам следующее. Они поженились поздно, познакомившись через католическое брачное агентство. У обоих не было предшествующего сексуального опыта. Они нашли общий язык очень быстро, будучи оба "простыми" и имея одинаковые взгляды. (Слово простые здесь важно, – оно бесконечно повторялось на сеансе.) Их социальный и культурный уровень был весьма низок: у каждого не более пяти классов начальной школы.

Коммуникативные расстройства у обоих впечатляли. Их постоянные возражения и дисквалификации делали контакт практически невозможным. Почти во всех их фразах присутствовали загадочные слова "все равно", оставлявшие задавшего вопрос терапевта в недоумении.

Что касается отношений с собственными родительскими семьями, то возникало впечатление их весьма значительной удаленности от семьи жены, но, с другой стороны, тесной связи с семьей мужа.

Синьор Вилла до 37 лет жил со своей матерью и младшей сестрой, Зитой. В одном с ними трехэтажном доме жили два его брата со своими женами и детьми. Оба брата закончили техническое училище и были материально благополучны.

Нина, жена, была хорошо принята свекровью и золовкой, в основном благодаря своей "простоте". Чтобы устроить жилье для новобрачных, квартиру матери разделили на две части огромным шкафом, поставленным посреди главного коридора. Сначала все шло хорошо, но после смерти матери Зита сразу же начала ссориться с братьями: она хотела продать им унаследованную ею часть дома (за немыслимую цену) и уехать. Нину, неизменно старавшуюся угодить всем и каждому, в ходе одной из семейных ссор Зита обвинила в том, что "все из-за нее". Нина испытала сильнейший моральный шок, а ее негодующий муж не мог взять в толк, как можно столь несправедливо обвинить такую милую и "простую" женщину.

Наконец, благодаря вмешательству друзей, братья согласились выплатить Зите деньги; затем та вышла замуж и покинула семью. В течение всего этого периода (предшествовавшего болезни Лилло) Нина, подавленная и униженная, постоянно умоляла мужа переехать и таким образом бежать от семейной вражды, но не смогла его уговорить. Даже после того, как Зита покинула "поле боя", отношения между оставшимися членами семьи по-прежнему были прохладными и напряженными. "Навсегда прошли те хорошие времена, когда мы вместе собирались на маминой кухне смотреть телевизор". Но, сколько мы ни задавали вопросов, мы никак не могли определить причину сохранения холодности. Разве не Зита являлась источником конфликта? Разве не против нее все объединились? На эти вопросы давались весьма туманные ответы в духе пословицы: "Обжегшись на молоке, дуешь на воду". Но кто обжегся и почему, оставалось непонятным.

Внезапная перемена в Лилло произошла вскоре после замужества Зиты. Наши попытки разобраться, что же случилось непосредственно перед этим, тонули в массе несоответствий. Тем же кончались и наши старания узнать, каковы были первые признаки психоза у Лилло. Однако именно во время этой части сеанса Лилло вставал со своего кресла: он дважды подходил к матери, легонько касаясь ее рта и закрывая ей уши. Он ни разу не приблизился к отцу, сидевшему в дальнем конце комнаты.

При обсуждении сеанса команда терапевтов была единодушна в том, что семья не мотивирована на терапию. Было ясно, что она утаивала от нас важную информацию. Поэтому предложить ей терапию было бы ошибкой. Мы чувствовали, что важно с нашей стороны одновременно указать на необходимость семейной терапии и отказать в ней, подталкивая родителей к тому, чтобы они сами о ней попросили. Но как мы могли это сделать?

Намек терапевтов на то, что в принципе можно было бы переехать жить в другой дом, встретил мощное сопротивление пары, заявившей, что по экономическим причинам это совершенно невозможно. Настаивать было бесполезно. Было ясно, что если бы они могли решиться на переезд, они бы уже это сделали. Но если жизнь в большой семье сопровождалась столькими проблемами, то почему же они не уезжали? Мы не смогли найти лучшего ответа, чем тот, что оба получали что-то важное от жизни в большой семье[24].

Лилло, несомненно, был полностью вовлечен в эту сложную тактическую борьбу Наверняка он получил устную инструкцию быть "хорошим" со своими родственниками и играть с кузенами и кузинами и одновременно невербальное послание держаться от них подальше. Пойманный, таким образов, в двойную ловушку, Лилло выбрал психотический выход; держаться в стороне от всех.

В результате обсуждения мы выработали следующий способ терапевтического вмешательства: дать семье письмо, адресованное направившему ее врачу, с которым у нее была назначена встреча через две недели. Это письмо не должно было быть приватным сообщением, как обычно, а напротив, должно было быть прочтено семье вслух одним из терапевтов, прежде чем опасть в руки отца для передачи доктору. Вот его содержание.

"Дорогой коллега!

В отношении семьи Вилла мы полностью согласны с Вашей идеей о семейной терапии длительностью около десяти сеансов. Однако в настоящий момент терапию начать нельзя из-за одной причины – чрезвычайной чувствительности Лилло. Мы считаем его ребенком экстраординарной чувствительности, потому что в возрасте всего лишь трех с половиной лет он решил больше не играть с детьми, родители которых недостаточно ценили его мать. Поскольку на первом сеансе мы пришли к выводу, что сейчас синьора Вилла не имеет шансов приобрести уважение, которое прежде питала к ней свекровь за ее простоту, мы не верим, что Лилло может снова начать играть и вести себя как другие дети. Более того, чуткость Лилло такова, что, стремясь никого не задеть, он не играет даже один. Мы готовы будем говорить о назначении второй встречи лишь после того, как синьора Вилла сможет предложить какие-то способы вернуть к себе уважение и высокую оценку со стороны родственников".

Это письмо, прочитанное вслух одним из терапевтов, вызвало у Лилло поразительную реакцию. Когда читалась фраза "Более того, чуткость Лилло такова, что, стремясь никого не задеть…", его лицо начало морщиться. Находящиеся за зеркалом наблюдатели напряженно следили за ним. У него начал дрожать подбородок, он сжал губы, пытаясь сдержаться, но в конце концов расплакался. Резко соскочив со стула, он бросился к матери и начал целовать и гладить ее. Она же, пассивно принимая его ласки, живо повернулась к терапевтам: "Но это не так легко, как вы думаете. Как я могу заставить их ценить меня?"

Таким образом, мы получили и от матери, и от сына подтверждающую обратную связь. Правда, в реакции матери было нечто удивительное: она вела себя так, как если бы сама дала информацию