Харбин - Алексей Воронков

При доме был небольшой сад – этот тихий порыв к покою и отдохновению. Здесь росли несколько яблонь и абрикос, которые весной буйно цвели, наполняя дом запахами весны.

Здесь и выросли дети Владимира Ивановича и Марии Павловны, которым выпало появиться на свет вдали от родового поместья Гридасовых. Оторвавшись от родных мест, родители поступили философски: родина-де там, где нам хорошо. Им было хорошо вдвоем начинать эту большую жизнь, а с появлением долгожданного сына (два младенца перед тем у них умерли, едва появившись на свет), которого они назвали в честь друга семейства Петра Аркадьевича Столыпина, а затем и Лизы, они и вовсе ощутили огромный прилив счастья. И если поначалу они тайно тосковали по родине, то теперь Харбин стал для них по-настоящему родным, потому что это была родина их детей.

Петр, начитавшись Станюковича, с детства мечтал о военно-морской карьере, но события в России изменили его планы. Решил пойти по стопам отца – поступил на дорожно-строительный факультет Харбинского политехнического института, чтобы через пять лет получить звание инженера путей сообщения. Учиться в этом институте было престижно. Созданный в 1920 году, он уже скоро стал одним из лучших высших учебных заведений Китая с богатой научно-исследовательской базой и штатом высококвалифицированных преподавателей, среди которых были ученые и педагоги с мировым именем.

А через два года, окончив женскую гимназию, поступила в педагогический Лиза. Она выбрала факультет русского языка и литературы, потому что страшно любила поэзию. Более того, ей было безумно дорого все русское: и язык, и культура, и история, и сами русские, которые казались ей самыми умными, благовоспитанными и добрыми на свете. Она росла в такой среде, где не было особых конфликтов и где люди, находясь вдали от родины, бережно относились друг к другу. И каково же было ее изумление, когда она узнала об ужасах Гражданской войны, о тех зверствах, которые творили обожествляемые ею русские. «Нет, это неправда!» – впервые прочитав в «Русском слове» о кровопролитных боях на российских фронтах, с болью в голосе воскликнула она тогда. Этого просто не может быть!.. Но потом пришлось все-таки в это поверить, когда в Харбин стали стекаться прямые участники событий, которые такого порассказали!..

Она помнит, какой испытала шок, когда узнала о расстреле царской семьи. Подробности этого преступления и вовсе ее убили. Особенно ей было жалко детей императора. Их-то за что? – не понимала она. И тогда она пришла к выводу, что русские люди вовсе не такие добрые, как она думала. Они могут быть и кровожадными робеспьерами, и беспощадными наполеонами, и еще черт знает кем. И никакая великая культура, никакие древние традиции и просвещенность не удерживают их от того, чтобы они не творили зло. После всего этого она надолго замкнулась, переживая в себе правду жизни, но молодость отходчива, и уже скоро Лизоньке снова стало казаться, что жизнь прекрасна, и все люди добрые по своей сути, что в них есть что-то от ангелов.

А любовь к поэзии у Лизы была от матери. Та была выпускницей петербургских Высших женских курсов, готовивших врачей и учителей, где литературу не просто преподавали – ею там жили. Оттого Мария Павловна и выбрала не Смольный институт, что было бы ближе ей по рангу как представительнице известной русской фамилии, а Бестужевские курсы, где каждый новый день для нее открывался стихами Державина и Пушкина, Жуковского и Баратынского, Брюсова и Блока. Часто к ним на литературные вечера приходили те, кого молодежь считала своими кумирами. Среди них был и совсем тогда юный Николай Гумилев, и Александр Блок, и Саша Черный… А еще она помнила Ивана Бунина, Леонида Андреева, Александра Куприна, творческие вечера которых она, будучи еще курсисткой, любила посещать. Последний даже пытался ухаживать за ней, но у нее уже был жених. Однако книги с дарственной подписью Александра Ивановича она бережно хранила в своей библиотеке. Среди них – любимые ею «Поединок», «Гранатовый браслет» и «Юнкера».

В отличие от своего мужа, в ком жил тяжелый дух консерватизма, Мария Павловна была натурой романтической, более того, противоречивой, которой, как и многим ее тогдашним ровесникам, было присуще некоторое бунтарское начало. Одно время она даже увлекалась Чернышевским и Герценом, считая, что их произведения ведут человечество к свету, но потихоньку бунтарское из нее ушло и осталась только романтика. В нее пошли и ее дети. Те тоже были заражены противоречивым духом, тоже искали в воздухе свежие струи ветра до той поры, пока светлые мысли их не утонули в реках российской крови. Тут же и исчез весь бунтарский дух, а вместо этого появились мысли о вечном и прочном. Поэтому дети Гридасовых и вступили в «Союз молодых монархистов», окончательно закрепив за своим семейством звание державников.

Работа в «Русском общевоинском союзе», хотя и утомляла Лизу, все равно приносила ей удовлетворение. Ведь она таким образом помогала семье сводить концы с концами. Естественно, на те шестьдесят таянов, что ей платили в организации, выжить даже одному человеку в городе было трудно, поэтому до поры Гридасовых выручало то немногое, что еще осталось от их прежних сбережений. А тут вдруг Шатуров после месяца испытательного срока заговорил с ней о повышении оклада. Услышав это, она зарделась. Это, учитывая немалые расходы семьи, было бы так кстати. Однако ротмистр, сказав «а», про «б» как будто бы забыл. Вместо этого он стал усиленно ухаживать за Лизой.

– Lise, в кинотеатре «Европейский» показывают новый американский фильм. Я хочу вас пригласить на вечерний сеанс, – однажды, улучив момент, когда в канцелярии не было народа, сказал ротмистр.

Это было так неожиданно для Лизоньки, что она даже вздрогнула при этих словах.

– Сегодня?.. Сегодня я не могу… – заморгала она глазами.

– Да? У вас что, какие-то срочные дела? – удивленно посмотрел на нее Шатуров, не привыкший к такого рода отказам.

– Да, срочные дела, – продолжая печатать какой-то текст, произнесла она.

Ротмистр хмыкнул.

– И какие же, если не секрет?

– Конечно, не секрет! – на мгновение оторвала она взгляд от «ундервуда» и с опаской взглянула на офицера. Форма на нем, как всегда, тщательно отутюжена и сидела как влитая. И эти золотые погоны, которые сводили с ума молодых девушек…

– Так что же? – Шатуров, наклонившись над Лизонькой и упершись холеными пальцами о стол, выжидающе смотрел на нее. При этом его взгляд то и дело менял позицию: то он ласково скользил по ее изящной белой шее, то, минуя белый ажурный воротничок, падал на то место, где под модной полосатой шелковой кофточкой чуть заметно вздымалась девичья грудь.

Заметив что-то неприличное в его взгляде, Лиза нахмурила брови и тряхнула челкой. Дескать, как вам не стыдно. А он вроде бы и не заметил этого порыва. Вместо того чтобы отойти от девушки, он наклонился еще ниже и вдохнул аромат ее волос, при этом как-то театрально закатив глаза.

– Прелесть! Какая же вы все-таки прелесть… – задохнулся он в чувствах. – Кстати, как называется эта ваша прическа? Я знаю, она сегодня очень модная. Вчера я смотрел один французский журнал…