Пока не пропоет петух - Чезаре Павезе

Этим вечером Стефано, спрятавшись от дождя, приготовил немного углей. Пока он нес таз в комнату, жар углей согревал ему лицо. Он подогрел воду и выдавил туда апельсин. Брошенные в золу корки наполнили комнату терпковатым запахом. Вернуться из дворика с мокрыми волосами — это как бы вернуться после прогулки в дождливый день в пустую камеру. И Стефано вновь сел и закурил трубку, улыбаясь самому себе, испытывая благодарность за это тепло и за этот покой, и даже за одиночество, которое под шум дождя за окнами молча его убаюкивало.

Стефано задумался о затянувшемся молчании, о вечерах, когда Джаннино сидел, прислонившись щекой к спинке стула, и молчал. И Джаннино в этот час сидит на койке, прислушиваясь к тишине. У него нет жаровни, и у него бессонные мысли. А может быть, он смеется. Стефано растерянно припомнил слова его матери и свои. Ни она, ни невеста, никто из них не знал, что тюрьма приучает к одиночеству.

Даже не окинув взглядом комнату, Стефано спиной чувствовал, что Элена всю ее прибрала. Ему снова послышался тот стон Элены. Он подумал, что обошелся с ней неласково, но и без ненависти, и что теперь только он один может думать о ней так, как никто не думал о нем.

На самом деле о Стефано кто-то думал, но скопившиеся в ящике столика письма ничего не знали об истинно важных мгновениях в его жизни и лихорадочно зацикливались на том, о чем Стефано уже забыл. Его ответы были сухими и краткими, ведь все равно тот, кто ему писал, толковал их, несмотря на его предупреждения, по-своему. Впрочем, и Стефано постепенно переиначивал каждое воспоминание и каждое слово, и иной раз, получая открытки, на которых были запечатлены знакомые ему площади или пейзажи, удивлялся тому, что он в этих местах ходил или жил.

Этой зимой, днем, Стефано, выпив немного вина, вновь стал бродить по улице, где стоял дом с геранями. Но уже не для того, чтобы, направляясь к горизонту, дать выход своему простодушному, поистине летнему возбуждению, а для того, чтобы разобраться в своих мыслях и чтобы они ему помогли. Вино делало его снисходительным и придавало ему силы спокойно и мужественно отстраниться от одиночества и жить в деревне так, как он уже жил. До этого он как бы был чужд предшествующей жизни и даже не помнил, каким он был в камере. То, что улица, по которой он шел, принадлежала Конче, и ее дом находился там, не имело особого значения, больше того, это его раздражало. А когда он подумал о невидимой преграде, которую поставил между собой и Кончей, то впервые стал подозревать о своей беде и точно ее назвал.

В один из дней Барбаричча следовал за ним уже за деревней, не спуская с него своих покрасневших глаз. Стефано был в компании с Гаетано; Барбаричча, держась от них подальше, останавливался, когда останавливались они, и ухмылялся, когда они на него смотрели. Гаетано приказал ему убираться.

Стефано припомнился вечер, когда нерешительный и неподвижный Барбаричча возник около его двери, осмотрел двор, а потом протянул ему руку, в которой держал смятый конверт. Почерневшие заскорузлые пальцы резко контрастировали с белизной бумаги.

Когда Стефано понял, что это послание, он перевел взгляд на попрошайку, который смотрел на него неподвижными глупыми глазами.

Тогда он стал читать послание, нацарапанное карандашом на листочке в клеточку:

Глупо не видеться, если на это у нас есть право (однако лучше сжечь листок). Если и ты хочешь познакомиться со мной и откровенно поговорить, завтра около десяти пройди по горной дороге и сядь на каменную оградку на последнем повороте. С товарищеским приветом.

Барбаричча смеялся, обнажив десны. Несколько слов было переписано намоченным карандашом, да и весь листок будто бы попал под дождь.

— Но кто это? — спросил Стефано.

— Там не сказано? — удивился Барбаричча, вытянув шею к листку. — Ваш земляк, его отправили туда, наверх.

Стефано перечитал записку, чтобы запомнить ее. Потом взял спички, поджег листок и держал его в руках, пока пламя не обожгло пальцы. На глазах у Барбариччи бумага сжалась и, почернев, упала на землю.

— Скажи ему, что я плохо себя чувствую, — произнес Стефано, шаря в кармане. — И что я не могу располагать собой. А тебе посоветую: не носи больше писем. Понял? Скажи ему, что я сжег листок.

У Стефано почему-то была безумная надежда, что записка от Кончи, но ему подумалось, что даже ради нее он бы не пошевелился, и в этот миг он как бы увидел себя со стороны. Несмотря на весь происходящий с ним ужас, было над чем посмеяться. И Стефано в хорошем расположении духа свою страсть к одиночеству назвал малодушием. Потом он устал и от этого.

Но он больше не ходил по дороге на холме. И поэтому теперь он шел, не останавливаясь, по той дороге, что вела к Конче.

Кто находился на холме, там, наверху? Это случилось до того, как нищий принес послание. Стефано лениво шутил с Гаетано, а тот вдруг схватил его за запястья, как бы надевая наручники:

— Тихо, инженер, не то отправим вас на отсидку туда, наверх.

Стефано высвободился и насмешливо взглянул на него: «Ваш друг сумасшедший, — сказал он Винченцо, остановившемуся с ними на углу. — Случай с Каталано ему в голову ударил».

— Я говорил не о нем, — ответил Гаетано, и у него в глазах запрыгали чертики, — я говорил, что мы отправим вас наверх, в горы.

— Вы не знаете? — вмешался Винченцо, — что в старую деревню капрал сослал вашего коллегу?

— Да-а?

— Хм, вы не знали? — протянул Гаетано. — Сюда перевели, чтобы вы не скучали, негодяя, который сразу же повел крамольные речи. И капрал, который к вам хорошо относится, приказал ему поселиться в старой деревне, чтобы он с вами не стакнулся. Капрал вам об этом не говорил?

Стефано молча смотрел на них, и Винченцо добавил: «Не бойтесь, вы понравились капралу. Если бы он отправил вас наверх, вам было бы хуже. Тропки только между домами, да по ним никто не ходит».

Стефано спросил: «Когда это было?».

— Восемь дней назад.

— Я ничего не знал.

— Он подозрительный, — сказал Винченцо. — Анархист.

— Придурок, — добавил Гаетано. — Так не разговаривают с капралом. Честное слово, я повеселился.

— Но там, наверху, он не заключенный, — наконец произнес Стефано. — Может ходить.

— Вы шутите, инженер? Ему нельзя спускаться, а там, наверху, даже не понимают итальянского…

— Он молодой?

— Карминеддо говорит, что он носит бороду и не нравится священнику, потому что любит поговорить с женщинами. Часами сидит на низкой каменной ограде и рассматривает горы. Но если он будет распускать руки, его сбросят вниз…

Проезжавший на велосипеде капрал остановился на площади, подождал, когда подойдет Стефано и улыбнулся ему.

— …У него нет с вами ничего общего, — ответил капрал. — Успокойтесь и не выходите из деревни. Зимой дороги плохие.