Отравленная страсть - Сергей Бакшеев

– Не утрируйте, Заколов! И не стройте из себя дурака! – Голос следователя повысился. Она встала и огляделась. – Я ведь могу и комнату осмотреть.

– У вас есть ордер?

Воронина снисходительно улыбнулась:

– Вот видите, какой вы умный. Я сказала осмотреть, а не обыскать. – Она прошлась по комнате, цепко вглядываясь в детали. Зайдя мне за спину, неожиданно развернулась: – Так что вы хотели сказать по поводу той ночи?

– Спал. Как обычно. – Чтобы ее видеть, я неудобно вывернул шею. – Что тут добавишь?

– И все-таки, – женский голос приобрел ласковые нотки, – Тихон Заколов, вы подумайте, поразмыслите и если что-то захотите сообщить или вспомните, то вот мой телефон. – Она протянула карточку. – Надеюсь, до скорой встречи.

Изящной походкой Татьяна Витальевна Воронина проследовала к выходу. Около двери обернулась:

– Кстати, Страусовых я не встречала.

– Не в Африке живем. Поэтому кругом Соловьевы да Чижовы.

Она улыбнулась, о чем-то задумалась. Я смотрел на лицо, повернутое в профиль. Носик с горбинкой, хищные ноздри, смоляные прилизанные волосы, треугольники больших глаз и яркие жемчужины в ушах. Татьяна Воронина оправдывала свою фамилию.

Женщина-птица стряхнула минутное оцепенение, шагнула в коридор. Прощальных слов не последовало, дверь осталась открытой. Образ надменной птицы еще витал в пустом проеме, а я думал, ей бы одежду повеселее да туфли поэлегантнее, получилась бы жутко привлекательная женщина. Она напоминала охлажденное шампанское в закупоренной бутылке. Интересно, если ее встряхнуть да раскрутить проволочку, удерживающую пробку?

Черт! Да что же со мной творится? В последние дни я только на женские прелести обращаю внимание. Тут вся жизнь может загреметь под откос, а я пялюсь на юбки.

Приход Ворониной разрушил незримый образ Жени, витавший в комнате. Вопросы и намеки следователя вклинились в тот поток мыслей, что владел мной до ее появления. Я закрыл дверь, выключил свет. Стало лучше. Я не хотел думать о трупе, я вспоминал Женю. Что стоят угрозы прокуратуры по сравнению с тем, что меня отвергла любимая девушка?

Наступивший глубокий вечер только усугубил мучения. Я не находил себе места и постоянно думал: а вдруг она меня ждет? Может, я ее не так понял, и сейчас мы оба раскаиваемся? А вдруг она позвонит? Сама. И мы встретимся.

А потом вихрем врывалась вьюга и била по щекам комьями льдинок. Она сейчас наедине с противным Калининым. Старый Папик по-хозяйски дотрагивается до стройного податливого тела.

Ждать в одиночестве стало невыносимо. Я спустился вниз, хмуро сел рядом с Францем Оттовичем.

– Посижу? – вопросительно посмотрел я.

– Посиди, – улыбнулся вахтер. – Ничего, что я теперь на ты?

Я кивнул. Мне, откровенно говоря, больше резало слух, когда такой пожилой человек обращался ко мне на вы.

– Тут про тебя спрашивали, – Франц Оттович словно извинялся.

– Знаю. Ерунда. Что видели, о том и говорите.

Лицо старика разгладилось. Я напряженно уткнулся в телефонный аппарат.

– Ждешь? – по-доброму усмехнулся Франц Оттович.

– Угу, – кивнул я.

– Обещала?

– Нет, – я испустил вздох умирающего слона. – В том-то и дело…

– Тогда сам позвони. – Я?

– А кто же?

Я удивился. Как эта простая мысль мне раньше не приходила в голову? Правду сказал Сашка Евтушенко – от любви глупеют.

– Да, конечно. Надо позвонить. А можно?

– Отчего ж нельзя?

Я прикоснулся к трубке. Сердце заколотилось в десять раз громче, чем на важном экзамене, когда рука тянется за билетом. Негнущийся палец набрал нужные цифры. Сигнал пролетел километры проводов и вернулся длинными гудками. Ладонь вспотела. Трубка сминала ухо. Дыхание задержалась в раскрытых губах. Франц Оттович дипломатично отодвинулся, зашуршал газетой.

Монотонные гудки продолжались. Мне казалось, что каждый последующий гудок громче предыдущего, и скоро издевательский писк услышат во всем общежитии.

– Не отвечает, – я растерянно положил трубку. – А уже поздно.

– Может, спит, – посочувствовал вахтер.

– У нее телефон рядом с кроватью. Услышала бы.

– Позвонишь утром.

– Утром? Это так долго. – Я вспомнил про странный труп в квартире Жени. Меня охватила тревога, голос дрогнул: – А вдруг… с ней что-то случилось?

– Переживаешь? – Франц Оттович понимающе кивнул и неожиданно рявкнул: – Тогда иди к ней! Что ты тут разнюнился?

– Я? Сейчас?

– Измучишься ведь до утра, парень. По себе знаю. Тоже молодым был.

Убеждать меня не потребовалось. С металлическим стоном растянулась старая дверная пружина. За моей спиной шарахнула разболтанная дверь общежития. Ноги неслись по вечерней улице.

А вот уже знакомый двор… Подъезд… Этаж… Мое сбившееся дыхание, кажется, слышно по всей лестничной клетке. Рука поднимается робко, палец осторожно давит кнопку звонка. Я замираю и прислушиваюсь к звукам за дверью. Тишина. На всякий случай звоню еще раз. Уже настойчивее. Дергаю ручку – заперто. Я сажусь на ступеньки напротив двери. Воображение рисует одну трагическую картину за другой. Что же делать?

Еле слышно щелкает замок. Я поднимаю лицо. Дверь осторожно приоткрывается. На пороге фигура, завернутая в розовый махровый халат. На голове тюрбаном свернуто такое же полотенце.

– Тиша, ты…? – Удивленные глаза Жени светятся восторгом. Я вскакиваю:

– Женя, я волновался…

– А я думаю, кто это звонит постоянно?

– Женя… – Я пытаюсь припасть губами к розовощекому распаренному лицу.

– Не надо через порог…

Я вваливаюсь вслед за отступающей девушкой.

– Женя, Женя… – Ладонь сжимает махровую ткань на плече.

– Подожди, хотя бы дверь закрою.

Она тянется через меня к двери. Халат разъезжается. Я тыкаюсь носом в выступающую ключицу. Ее тело дышит теплом и пахнет летними цветами. Мгновенное счастье вытесняет былую тревогу в душе.

– Женя… – мои губы трогают нежную кожу на шее. Это хочется делать снова и снова.

– А я сижу в ванной…

– Женя, милая, – твержу я одно и то же. В голове пусто. Где те сотни слов, что я готовил заранее? Губы поднимаются к щеке. – Женя…

Она смеется, откидывает голову:

– Ты хотя бы разуйся…

Полотенце сваливается с ее головы. Выпавшие влажные волосы касаются моего лица. Запах летних цветов усиливается. Я ловлю ее губы. Они мягки и подвижны. Я вжимаюсь в них, чтобы не потерять. Наши дыхания сливаются. Неожиданно кончик языка проникает в меня. Он живой, что-то ищет и ускользает. Потом стремглав возвращается, и все повторяется. Мои руки на ее спине. Под пальцами я чувствую легкую дрожь. Это трепет лепестка на ветру. Неконтролируемая пьянящая дрожь передается мне.