Дудочка крысолова - Елена Михалкова

– Два человека уже отправлены к ней домой, –негромко сказал Перигорский. – Они ждут ее возле квартиры. Но ясомневаюсь, что она там покажется, поскольку все ее вещи остались здесь. В томчисле ключи.

– Она выберется из города на первой же попутке, –нехотя заметил Бабкин.

– Э-э-э?? дело в том, что ей некуда выбираться. Моюосведомленность нельзя назвать полной, но я с большой долей вероятностипредположу, что наша Аля останется в Москве.

Сергей и Макар с удивлением воззрились на управляющего.

– Откуда такая уверенность, Игорь Васильевич?

– Из знакомства с ее биографией.

Алька была отчаянная. Даже не отчаянная, а бедовая. Такее звала соседка, пожилая тетя Галя, которая жалела девчонку и потихоньку, незаметноот дяди с теткой подкармливала ее пирожками. Пирожки тетя Галя пеклаисключительно с луком, и Алька их не очень-то и любила, но понимала, чтоотказываться никак нельзя, а потому благодарно принимала очередной пирожок смокроватым дном и съедала с видимым энтузиазмом на лице под умиленным взглядомсоседки. Эта же соседка ей и сказала, что на имени «Алла» настоял отец, а матьхотела назвать ее Александрой – сама признавалась, когда ходила беременная.Услышав слова тети Гали, девочка навсегда стала Алькой и на имя Алла больше неотзывалась.

Отца она помнила плохо, и сохранившийся смутный образ был несусально-приторным, а совсем даже наоборот: Альке запомнился тяжелый запах иугрожающе большие, все в черных точках руки. Никогда она не воспринимала их какоберегающие – наверное, потому, что отец и не оберегал ее ни от чего. Ему додевчонки особого дела не было.

От матери у Альки осталось несколько фотографий, еесобственных, выкраденных из семейного фотоальбома, а не дяди-тетиных. На однойиз них, самой любимой, молодая мама стояла в летнем сарафанчике возлепокосившегося заборчика и держала в руке пустое ведро. Может, в нем и былавода, но маленькой Альке хотелось думать, что нет, не было, и что нести ведромаме легко. Снимки она хранила в своей секретной коробочке из-под чая, акоробочку регулярно перепрятывала, чтобы не отыскала глазастая тетка.

Измученная тяжелой работой, вечно усталая, волочившая насебе двоих собственных мальчишек и дочку умершей сестры, из тех серолицыхженщин, что, кажется, родились и выросли в тени, Людмила Федоровна считала, чтосвоих тайн у девчонки быть не должно, потому как из тайн вырастает мелкоевранье, из мелкого вранья – крупная ложь, а там и до тюрьмы близко. В силусвоего понимания ответственности за ребенка она следила за девочкой ивоспитывала ее, и если в процессе воспитания плакать Альке доводилось чаще, чемсмеяться, то кто мог бы обвинить в этом Людмилу Федоровну, стоявшую на стражеблагополучия девочки и собственного спокойствия?

Справедливости ради нужно признать, что с Алькой и впрямьприходилось нелегко. Начать с того, что она врала по поводу и без повода,неимоверно раздражая этим Людмилу Федоровну – та признавала необходимостьвранья, но лишь тогда, когда оно было целесообразным! Когда в результате лжиможно что-нибудь получить! Глупая же девчонка врала без всякого представления овыгоде, врала, как птицы поют – постоянно, с увлечением, в особенно упоительныемоменты не слыша вокруг себя ничего: ни лошадиного гоготания старших братьев,ни окриков тети: «Да перестанешь ты врать или нет?!» Обычно за этим следовалподзатыльник.

Возвращенная в реальный мир столь чувствительным образом,Алька замолкала, и на лице ее прежде обиды и боли мелькало удивление, словноона не ожидала увидеть рядом ни Петьку с Сережкой, ни тетю.

А чего ожидала – неизвестно.

Она врала с утра, что уже почистила зубы – не вставая скровати, и заодно за секунду сочиняла историю о том, что зубную пасту укралисоседи через вентиляцию… Врала о школе, об оценках, и как-то на протяжении двухмесяцев морочила Людмиле Федоровне голову рассказом о новом учителе русскогоязыка и литературы, хромом угрюмом карлике. Сила ее веры в собственные выдумкибыла такова, что даже дядя с тетей поверили в эту историю, и правда всплылалишь по вине самой Альки: она сказала, что в классе собирают деньги с родителейна новую трость учителю, и хотя сумма была названа смехотворная, копеечная, ноЛюдмила Федоровна вознегодовала и отправилась в школу – выразить возмущение.Тут-то и выяснилось, что никакого карлика, конечно же, не существует, а русскийи литературу ведет громогласная учительница, заслуженная со всех сторон,гордость школы.

Знакомым Алька врала напропалую про отца и мать, про своюсемью, особое внимание уделяя образу Людмилы Федоровны, и несколько разслучалось, что к той подходили посторонние люди, укоряя ее и стыдя за всякиебезобразия, учиненные в отношении ребенка. Людмила Федоровна содрогалась отярости, но предотвратить бессовестную клевету не могла.

Апофеозом Алькиных рассказов о тете явилась история о том,как у ее старших братьев завелись блохи и «тетя Люда» заставила бедную девочкуих вылавливать.

– Я расческой Петьке и Сережке по волосам водила, аоттуда блошки высовывались, – с доверчивым выражением рассказывала девочкабабкам, собравшимся у соседнего подъезда и слушавшим «сиротку» с молчаливымужасом в глазах. – В мисочку с расчески их собирала и крышечкой закрывала.Я же не знала, что они прыгать умеют… А потом понесла их в ведро выкидывать, аони как распрыгаются по всей кухне, как разбегутся! Тетя Люда мне кричит: ловиих, они же в рагу попрыгают! И бьет их ложкой! А они от ложки скачут нагорелку, – и трещат, трещат…

Алька издала звук, который должен был напоминать треск, ивзрослые хором вздрогнули. Похлопала ресницами, вздохнула и добавила:

– Но не всех мы с тетей Людой переловили. В рагу-точасть попала…

– И что? – расширив глаза, спросила одна изслушательниц.

– Что-что… Съели, что! Не выкидывать же… У нас в семьертов – пять штук, а тетя Люда говорит, что для некоторых и блоха – хороша еда.

Тут Алька опустила глаза, вздохнула еще раз, и женщиныокончательно убедились, для кого в семье незнакомой им тети Люды «блоха –хороша еда».

Откуда Алька брала детали, она не могла объяснить. И рагу,которого никогда не готовили в их доме, и оказавшиеся в мисочке блохи, которыхона ни разу в жизни не видела, и уж тем более треск, раздавшийся после встречиих с горелкой – все это было плодом ее воображения, не имевшим под собойжизненной основы. Но даже когда она несла очевидную ерунду, слушатели довремени верили ей – до того убедительно заплетала Алька кружева своихроссказней.

И, конечно, вид у нее был ангельский. Глазки серые, ясные,волосики льняные, и носик такой розовой кнопочкой… Кривляться Алька терпеть немогла и все истории рассказывала серьезно, доверительным голосом. В отличие отмногих своих подружек она с детства любила платьица и обожала наряжаться. Икогда белокурая девочка в длинном синем сарафане, из-под которого виднелисьпыльные, истоптанные сандалики, приступала к очередной истории, взрослыеумилялись и таяли.