Шуаны, или Бретань в 1799 году - Оноре де Бальзак

— Вы ошибаетесь, мадам, — мягко сказал Корантен, подчеркивая слово «мадам». — Есть две мадмуазель де Верней, — в старинных родах всегда бывает несколько линий.

Незнакомка, удивленная таким бесцеремонным вмешательством, отступила на несколько шагов, словно желая окинуть взглядом своего неожиданного собеседника; она устремила на него живые черные глаза, исполненные чисто женской проницательности, и казалось, хотела разгадать, в чьих интересах он заявил о существовании второй мадмуазель де Верней. В то же время Корантен, украдкой изучая наружность этой дамы, отказал ей во всех радостях материнства, оставив за нею лишь радости любви: он галантно отказал ей в счастье иметь двадцатилетнего сына, ибо все в этой женщине вызывало в нем восхищение: ослепительная белизна кожи, все еще густые, изогнутые дугой брови, длинные, почти не поредевшие ресницы и пышные бандо черных волос, подчеркивавшие моложавость ее умного лица. Легкие морщинки на лбу говорили вовсе не о прожитых долгих годах, но выдавали юные страсти. И если блеск пронизывающих глаз немного потускнел, трудно было сказать, какая причина затуманила их: утомительное путешествие или слишком частые наслаждения. И, наконец, Корантен заметил, что незнакомка закутана в плащ из английской материи, а фасон ее шляпы, несомненно заграничной, не относится к какой-нибудь разновидности греческой моды, которая в те годы еще господствовала в парижских туалетах. Корантен принадлежал к породе людей, всегда склонных предполагать скорее дурное, чем хорошее, и сразу усомнился в благонадежности обоих путешественников. Дама, в свою очередь, с такой же быстротой произвела наблюдение над Корантеном и, повернувшись к сыну, посмотрела на него с многозначительным видом, который довольно точно можно передать следующими словами: «Что это за чудак? Из нашего он стана?» На эти безмолвные вопросы молодой моряк ответил позой, взглядом и жестом, которые говорили: «Право, ничего о нем не знаю. Мне он еще более подозрителен, чем вам». Затем, предоставив матери одной разгадывать тайну, он повернулся к хозяйке и сказал ей на ухо:

— Смотрите же, постарайтесь узнать, кто эта личность, действительно ли он сопровождает эту девицу и зачем?

— Итак, гражданин, ты уверен, что мадмуазель де Верней существует? — спросила г-жа дю Га, пристально глядя на Корантена.

— Существует, мадам, существует во плоти и крови, так же как и гражданин дю Га Сен-Сир.

Незнакомка прекрасно поняла затаенную глубокую иронию этого ответа, и любая женщина на ее месте почувствовала бы смущение. Сын ее внезапно посмотрел на Корантена пытливым взглядом, но тот хладнокровно вынул из кармашка часы, словно не замечая смятения, вызванного его ответом. Даму охватила тревога и желание немедленно узнать, скрывала ли эта фраза коварный умысел или была брошена случайно; самым естественным тоном она воскликнула, обращаясь к Корантену:

— Боже мой, до чего теперь ненадежны дороги! За Мортанью на нас напали шуаны. Мой сын едва не погиб, защищая меня: две пули пробили ему шляпу.

— Как, мадам? Вы были в той карете, которую разбойники ограбили, несмотря на то что ее сопровождал конвой? Представьте, мы прибыли сюда в этой самой карете! Вы, вероятно, ее узнаете. Проезжая через Мортань, я слышал, что шуанов было не меньше двух тысяч и что погибли все, даже путешественники. Вот как пишется история!

Легкомысленный тон и глуповатый вид Корантена придавали ему в эту минуту большое сходство с завсегдатаем «Маленького Прованса»[18], когда тот с грустью слышит, что важная политическая новость оказалась ложной.

— Увы, мадам, — продолжал он, — если проезжих убивают так близко от Парижа, подумайте, какие опасности ждут нас на дорогах Бретани. Право, мне дальше не хочется ехать! Вернусь-ка я в Париж!

— Скажите, мадмуазель де Верней хороша собой и молода? — спросила у хозяйки дама, внезапно пораженная какой-то мыслью.

Ответа она не успела получить: хозяин доложил, что завтрак подан, и это прервало разговор, представлявший для троих собеседников какой-то мучительный интерес.

Молодой моряк предложил матери руку с подчеркнутой фамильярностью, подтверждавшей подозрения Корантена, и, направляясь к лестнице, громко проговорил:

— Гражданин, если ты сопровождаешь гражданку Верней и если она принимает предложение хозяина, не стесняйся, пожалуйста...

Хотя эти слова были сказаны скороговоркой и не очень любезным тоном, Корантен тоже двинулся к лестнице. Молодой моряк крепко сжал даме руку и, когда они поднялись на семь-восемь ступенек выше парижанина, произнес еле слышно:

— Вот каким бесславным опасностям подвергают нас ваши безрассудные поступки. Если откроют, кто мы, как нам спастись? И какую роль вы заставляете меня играть?

Все трое вошли в довольно просторную комнату. Даже тот, кому не приходилось много путешествовать по Западной Франции, понял бы, что хозяин гостиницы щедро извлек все свои сокровища для приема гостей и обставил его с необыкновенной пышностью. Стол был сервирован старательно; яркое пламя топившегося камина выгнало из комнаты сырость; скатерть, салфетки, посуда, стулья были не очень грязны. Корантен по всему заметил, что хозяин, стремясь угодить постояльцам, из кожи лез вон (воспользуемся этим народным выражением).

«Значит, эти люди вовсе не те, кем они хотят казаться, — подумал он. — Молодой человек хитер. Я принимал его за дурака, а теперь вижу, что он, пожалуй, в ловкости не уступит и мне».

Молодой моряк, его мать и Корантен ждали мадмуазель де Верней, за которой пошел хозяин. Но прекрасная путешественница все не появлялась. Питомец Политехнической школы, подозревая, что она жеманится, вышел и, напевая патриотическую песню «Спасем мы наше государство», направился к комнате мадмуазель де Верней, горя желанием преодолеть щепетильность девушки и привести ее с собой. Быть может, он хотел разрешить свои тревожные сомнения, а может быть, намеревался испробовать на этой незнакомке ту власть, на которую притязает каждый мужчина при встрече с красивой женщиной.

«Ну, если это республиканец, пусть меня повесят! — подумал Корантен, когда молодой моряк выходил из комнаты. — Так поводить плечами могут только придворные... А если это его мать, — продолжал он свои размышления, поглядев на г-жу дю Га, — тогда я — папа римский. Я поймал шуанов. Надо удостовериться, какого они ранга».

Вскоре дверь открылась, молодой моряк вошел в комнату под руку с мадмуазель де Верней и с самодовольной галантностью повел ее к столу. Истекший час не пропал даром для дьявола. С помощью Франсины мадмуазель де Верней прекрасно вооружилась: ее дорожный костюм был, пожалуй, опасней бального наряда. В простоте его таилась особая прелесть, — она зависела от того большого искусства, с которым женщина, достаточно красивая, чтобы обойтись без пышных уборов, умеет отвести своему туалету лишь второстепенную роль. Зеленое платье красивого покроя, спенсер, отделанный брандербурами, обрисовывали и подчеркивали ее формы, что было не совсем прилично для молодой девушки, но хорошо выделяло ее гибкую талию, изящный бюст и грациозные движения. Она вошла, мило улыбаясь, что вполне естественно для женщины, которая может показать в улыбке румяные губы, правильный ряд зубов, прозрачных, как фарфор, и две ямочки на щеках, свежих, как у ребенка. Она уже сняла шляпу, почти совсем закрывавшую ее лицо от взглядов молодого моряка, и теперь ничто не мешало ей пустить в ход множество мелких и как будто невинных уловок, какими женщина умеет показать свою красоту, изящество головки и вызвать восхищение зрителей. Какая-то гармония между туалетом и манерами так молодила ее, что г-жа дю Га не решилась дать ей по виду и двадцати лет. Кокетливый ее наряд ясно говорил о желании понравиться, и это внушило надежды молодому моряку; но мадмуазель де Верней, даже не взглянув на него, поблагодарила его легким кивком головы и отошла в сторону с шаловливой беспечностью, которая обескуражила его. Подобную сдержанность посторонние люди не могли счесть ни осторожностью, ни кокетством, она казалась равнодушием — естественным или притворным. Молодая путешественница придала своему лицу непроницаемо-наивное выражение. Она не проявляла никакого стремления покорять сердца, но, очевидно, сама природа наделила ее милыми, пленительными манерами, и самолюбие молодого моряка уже стало их жертвой. С некоторой досадой вернулся он на свое место.