Сэр Гибби - Джордж Макдональд

Сегодня было теплее, весна подошла к людям ещё на один шаг. Собака стала для Гибби настоящим утешением, и прежние страхи начали отступать.

Понемногу Гибби начал различать то, что видел вокруг, и глаза его потихоньку открывались. Вскоре он увидел в лощине подснежник и сошёл с дороги, чтобы хорошенько его рассмотреть. Но не успел он сделать шаг в сторону, как ступил босой ногой в небольшой ручеёк, в котором, наверное, было много железистых примесей, потому что вода окрашивала и землю, и листья в тускло–кровавый цвет. Исполнившись ужаса, Гибби кинулся прочь и потом довольно долго не осмеливался даже приближаться к выглядывающим из травы цветам. По его правую руку рядом с дорогой всё так же текла река, несущая свои воды назад, к покинутому им дому, то через низкие луга, то через пшеничные и овсяные поля, то через каменистые пригорки, покрытые рощицами серебристых берёз, горных осин и елей. То и дело упуская её из виду на очередном изгибе дороги, через какое–то время Гибби снова ловил её взглядом, и каждый раз ему прежде всего казалось, что река торопится в город, туда, где лежит умерший человек, чтобы рассказать ему, куда сбежал его Гибби. Он и сам не смог бы ответить, почему он, с младенчества поступавший, как ему вздумается, вдруг начал бояться, что кто–то может помешать его свободе. Быть может, этот страх был лишь тенью новоявленного ужаса и отвращения к тому месту, где самые любимые его лица так внезапно и так страшно переменились, перестав улыбаться, но продолжая недвижно глядеть в потолок остекленевшими глазами.

На второй день с едой ему повезло немного больше. Он встретил табор кочующих цыган, и они до отвала накормили его из общего котла. Маленький бродяга так сильно им понравился, что они хотели было силой взять его с собой и с его помощью выпрашивать у прохожих деньги. Но теперь, когда его доверие к людям сильно пошатнулось, Гибби начал с бессознательным подозрением тщательно всматриваться в выражение их лиц, и тут ему показалось, что в глазах двоих мужчин и одной из женщин он увидел что–то нехорошее, недоброе. Поэтому ночью он бесшумно выскользнул из обтрёпанного шатра, куда его уложили спать вместе с цыганятами поменьше, и к тому времени, когда проснулись их матери, уже прошагал около мили вверх по реке.

Наверное, нет надобности в том, чтобы подробно описывать первую часть его пути. Скажем только, что Гибби удалось преодолеть всё, что попалось ему навстречу. Пару раз он оказывался в настоящих переделках, а голод и холод преследовали его прямо–таки с немилосердным упорством. Если бы он не был таким бесстрашным и закалённым, ему вряд ли удалось бы выжить. И всё равно то из одних рук, то из других наш Божий птенчик получал всё, что ему было необходимо. Однажды в кустах он обнаружил гнездо некоей блудной и скрытной наседки, увидел яйца, опознал в них деликатес, известный ему по городским витринам и базарным лоткам, и через полчаса у него уже появилось вполне самостоятельное мнение по поводу их вкуса. В другой день от набрёл на сарайчик, в котором оказалась девочка, доившая корову. Гибби был настолько поражён необыкновенностью сего процесса, что даже позабыл о голоде, который уже начал лишать его сил. Он часто встречал коров и в городе, но никогда не подозревал, на что они способны. Когда девочка в свою очередь заметила мальчугана, с открытым ртом смотревшего на неё, её разобрал такой смех, что корова, отличавшаяся весьма зловредным нравом, лягнула и опрокинула стоявшее под нею ведро. Из–за скверного характера её всегда доили отдельно от других, отводя в сарайчик, где хранились грабли, косы и прочее хозяйство. Пол здесь был земляной, крепко утоптанный и исхоженный так, что кое–где виднелись давнишние вмятины и ямки. Когда молоко пролилось на землю и наполнило одну из таких ямок, Гибби понял, что для девочки оно и так уже потеряно, а для него — большая находка. Его совершенно не смутил поразительный источник, из которого оно только что появилось. Он стремительно бросился вниз, к ямке, и стал пить жадно, как телёнок. Девочка перестала смеяться, и лицо её омрачилось. Она знала, что ей крепко попадёт за то, что она недосмотрела за Бурёнкой и позволила ей опрокинуть ведро. Но ещё больше ей стало не по себе, когда она увидела с какой ненасытностью мальчик лакает молоко. Она велела ему подождать и побежала к дому. Вернувшись, она протянула ему две большие овсяные лепёшки.

Таким образом Гибби время от времени находил себе еду. Пить можно было почти из любого ручейка или лужицы, крепкий сон был разбросан буквально под каждым кустом, а чтобы согреться, нужно было только побольше двигаться и обладать закалённой кожей, привыкшей к холодам. Кожа у Гибби была как раз та, что надо, а старая уличная привычка скакать по миру вприпрыжку стала для него сейчас почти неодолимой страстью.

Постепенно Гибби подобрался почти к самому подножью Гормгарнетских холмов. Большая река заметно сузилась и начала петлять ещё сильнее. Гибби больше не боялся её, а наоборот часами лежал на берегу, прислушиваясь, как она журчит по каменистому дну. Иногда он даже спал, притулившись в какой–нибудь прибережной рытвине или у самых корней плакучей ивы, склонившейся над водой. Время от времени в неё впадал коричневатый ручеёк, текущий из какого–нибудь торфяника на соседнем холме, — тёмный и чистый, как сплавленные вместе дымчатые кристаллы, — который неизменно возвращал Гибби к реке, если тому случалось упустить её из виду. По пути ему встречалось множество ферм: то одна, расположившаяся в долине вдоль небольшой речки, то другая, раскинувшая свой просторный подол до самых холмов, где поля терялись в вереске и повсюду бродили овцы, подгладывая случайные травинки и любые другие съедобности, которые им удавалось найти.

Ниже по реке Гибби видел даже маленькие городишки и большие селения, но здесь единственными обиталищами людей были фермы, одинокие домики, изредка попадавшиеся усадьбы и крохотные деревеньки, состоявшие их низеньких хибарок, покрытых соломой.

К этому времени Гибби вполне примирился со своим одиночеством посреди Природы и больше не боялся оставаться с ней наедине, но сердце его уже начало тосковать и томиться по человеческому теплу. Ведь с самого начала своих странствий — ему казалось, что он бродит один уже долгие месяцы, хотя на самом деле прошло лишь несколько недель — ему не удалось сделать ничего хорошего для других (разве только отстегнуть ошейник тому славному псу), а лишиться возможности помогать другим для Гибби было равносильно смерти. Все–все, даже собаки, заботятся о нём — как же быть ему самому? Сам того не заметив, Гибби научился думать только о том, чтобы послужить другим людям, — а значит, стал настоящим слугой.

Уже начался май, но здесь, среди холмов, маем его можно было назвать только из вежливости. На деле же погода стояла самая апрельская со всеми её прелестями: она то хмурилась, то по–детски смеялась сквозь слёзы, то снова насупливалась и в неистовом отчаянии обрушивалась на ничего не подозревающих человеков. Казалось, что Май тайно сообщается со своим братцем Мартом, изгнанным за бесцеремонность, и посему то и дело сбрасывает людям на голову либо слепящую метель, либо скачущий град. Время от времени из–за спины этого проказника вдруг выглядывало солнце, смеялось и говорило: «Извините, ничего с этим не поделаешь! Но я всё ещё тут и приду сразу же, как только смогу!» Зелёные всходы потихоньку темнели, а деревья спешным ходом разворачивали свои листочки, чтобы наловить побольше воздуха. Ягнята резвились вовсю, а в укромных местах цветы деловито превращали землю в райский сад. Теперь при виде даже обыкновенной ромашки сердце Гибби вскидывалось от восторга. Его радость, обращённая к людям, внезапно лишилась своей опоры, но жажда по ней не погасла, и Гибби начал видеть выражения человеческих лиц в лепестках самых простых полевых цветов. Он полюбил доверчивый взгляд ромашки, скромной девочки с золотым сердечком, и тихое отчаяние нежного колокольчика, грезившего по чистому лазурному небу, даровавшему ему свою трогательную голубизну. Ветер, которого он не замечал, встречаясь с ним в подворотнях и на перекрёстках, сейчас стал для Гибби другом, разделившим его уединение, и приносил ему сладкие запахи, пронизанные воспоминаниями об ульях и мёде, и овевал его блаженной прохладой, приятно освежавшей после долгой и разгорячённой ходьбы. Даже в те минуты, когда он с холодным свистом проносился над пустошью, покрытой лишь серым мхом, да одинокими стеблями пушицы, он с любовью подлетал к Гибби и целовал его в лоб.