Дневник Саши Кашеваровой - Марьяна Романова

– Только блюдоманы так считают, – презрительно скривился воздержанец. – Но что их слушать, они вообще воняют. От них пахнет смертью. Их пот пахнет так, что меня тошнит. И еще все они идиоты, потому что хрючево окислило им мозги.

Клянусь, он так и сказал – «окислило мозги».

Мне подумалось, что раз монотрофное сыроедение действительно сделало этого типа добрее и терпимее, то раньше его, что ли, выпускали на улицу только в наморднике и смирительной рубашке?!

Из этой сентенции можно сделать вывод, что я противник монотрофного сыроедения. Но это не так.

Я, скорее, противник идолов – когда человек выдергивает из множества существующих идей одну и начинает ей молиться. И неважно, насколько светла идея сама по себе – все равно ее наличие на пьедестале мешает развитию и, как сказал бы тот сыроед, «окисляет мозг».

А вообще, каждый раз в это время года я с особенным наслаждением посещаю кафе и рестораны. Больше всего я люблю хорошо приготовленную веганскую еду, а когда еще можно усладить себя таким ее изобилием, как не в Великий пост? Точки общепита конкурируют между собою за то, кто лучше всех умеет потакать желаниям так называемых постящихся.

Постящийся ведь нонче избалован – его не заманишь на огонек какой-нибудь бесхитростной гречкой или картошечкой. Лично для меня все эти тыквенные оладушки, запеченные в соевой сметане яблоки, жареные белые грибы, морковные котлетки с нежным луком – все это является баловством, актом гедонизма. В обычные месяцы я питаюсь проще – всех этих вкусностей нет в доступности, и мне лень ежедневно их готовить. И я очень удивляюсь, что кто-то ест эти прекрасные вещи и считает себя самоограниченцем.

Вчера в «Старбаксе» тонконогая красотка в шубке возмущалась, что нет соевого молока. «Как вы можете не держать запасов соевого молока, пост же! – сдвинув брови, проповедовала она. – А я латте хочу!»

Интересно, понимает ли она сама (и ей подобные, которые, задумчиво теребя нательный крестик, выбирают между авокадо с тофу и гречневыми блинчиками с соевой ветчиной), понимают ли они, что, чем больше ты концентрируешься на формальностях и условностях, тем более незаметно, сладострастно и ласково проникает в тебя эта бархатная темнота. В которой (замечу на всякий случай, чтобы уж не было недоразумений) лично я не вижу ничего плохого, меня, скорее, тошнит от твердолобого ее отрицания вне собственной святости. Я не вижу ничего плохого в условных оладушках во всех их многообразных проявлениях, но меня пугают условные якобы шпренгеры, которые, разумеется, оладушков не едят, ибо…

На днях знакомая сначала рассуждала о том, что держит пост с юности, потому что это аскетизм, даже в скромных его проявлениях очищает ее духовно. А потом как начала, как начала заказывать – и суп-пюре, и два салата, и баклажаны под соусом из тофу, и постный штрудель с сорбе. Мне даже стало интересно, как же она питается обычно, если этот раблезианский пир является скромным проявлением аскетизма в ее системе координат.

Мне вообще претит идея искусственной аскезы – мне кажется, духовно неподготовленный человек не то чтобы не обогатится, не очистится, не наполнится с ее помощью, а наоборот – подкормит внутренних чертиков, одновременно их отрицая. А это уже клиника, удар в точку сборки.

Поэтому мне не кажется удачной идея продвижения Великого поста в массы. Потому что осознанное потакание плоти – это что-то понятное и даже (как любая искренность) чистое, а неосознанное, спрятанное под покрывалом мнимой благообразности – это страшно. Дружить с той частью себя, которую я назвала «чертиками», – чисто, а отрицание их с постоянным одновременным подкармливанием с барского стола – грязно.

Сегодня видела в метро мужчину в килте. Не знаю, насколько он был настоящий шотландец, но то, что иностранец, – факт. Он был хорош собой – не рафинированной, но мужланистой красотой. Высокий, плечистый и с подбородком, как у Стивена Сигала. Чтобы оказаться с ним в одном вагоне, я бежала по эскалатору, рискуя навернуться. Мне было интересно понаблюдать вовсе даже и не за ним самим, а за народной реакцией на его появление. И народ меня не разочаровал. Старушки кинематографично крестились ему вслед, девушки хихикали, пожилые мужчины сурово хмурились, а один гопник неуверенно спросил другого: «Это че, пидор, что ли?.. Или нет?» Подумалось: вот я не так давно изумлялась, что французы не знают, где находится Москва, и вот сегодня соотечественники сравняли счет – большинство провожавших глазами того мужчину явно не знали, что такое килт.

Мы с Олегом всегда разговаривали о чем-то странном и почти никогда – о личном. Я почти ничего о нем не знала, кроме самых общих фактов. Как и он обо мне. Так нам было удобно. Типичная история для Москвы нулевых.

– Знаешь, Сашка, одна куртизанка как-то поделилась со мною рецептом привязывания мужчин.

Надо, говорит, сразу перед сексом положить ТУДА кокаин. Тогда у мужика будет сильнейшее ощущение, которое он свяжет с тобою.

– Фи, это так пошло называть вагину словом «ТУДА»!

– Ну прекрати, – Олег шутливо хлопнул меня по попе. – Я тебя развлечь хочу, а тебе бы только все низвести к гусарскому юморку.

– Развлечь, говоришь… – я поперхнулась смешком. – Я тут подумала, что рассказ этой твоей знакомой куртизанки может быть тестом на романтичность или практичность. В ответ на него звучат самые разные вопросы. Практики интересуются: ну там, сколько вешать в граммах, где вообще берут кокаин, а не впитается ли он в слизистую быстрее, чем… Романтики фантазируют: а что, если заменить кокаин на толченый гашиш (ага, обхохочется он, да еще потом и свяжет это ощущение с тобою), будет ли приятно только мужчине, как быстро возникает привыкание.

Наверное, со стороны казалось, что мы знаем друг друга много лет. Часто мы вели себя как дети – ели из одной тарелки, смеялись над какой-то ерундой, подталкивали друг друга локтями, и я его называла «мой пончик», а он меня – «Шурик, правильный пацан».

И никто из нас не подумал о том, как это опасно.

Даже откровенничать не так опасно, как смеяться вместе. Теперь я это знаю наверняка.

Мне тут пришлось решать разные бюрократические вопросы в многоэтажном здании с отвратительными лифтами. Лифт маленький, ходит медленно, а людей много. И все уныло его ждут и даже иногда вяло переругиваются, кто поедет в следующем. Решила в этом спектакле не участвовать – бегала пешком. Десяток этажей, туда-обратно, с бумажками. После каждого забега вверх делала упражнение – «очистительное дыхание» и потом еще полное дыхание йогов. На энном забеге ощутила гордость за собственную легкость, а потом пришла мысль, что когда я начинаю бояться старости, то главный страх – потерять легкость эту. Что в один прекрасный день, возможно, и мне придется понуро ждать лифт. Я – хроническое шампанское, даже не представляю себя коньяком.

И вот одно до сих пор не могу понять – то ли я была полной дурой, то ли моя лучшая подруга Лера – провидицей.