Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов

Отчитавшись за проверку госпиталя, я получил новое задание. Меня вызвал начальник особого отдела армии Хондожко, носивший два ромба в петлицах. Он спросил меня, знаком ли я с устройством укрепрайона. Я ответил, что на Дальнем Востоке был в таком районе.

«Вам срочное задание, и очень важное. Нам известно, что линия укрепленных районов по старой границе не имеет личного состава и не вооружена. Поедете в район Мозыря и там на месте проверите укрепрайон под Припятью. В вашем распоряжении два специалиста — общевойсковой полковник и капитан-артиллерист. Машину возьмете на площади», — и назвал номер машины.

Мы немедленно выехали в Мозырь. Полковника, как старшего по званию, посадили в кабину, а мы с капитаном забрались в кузов полуторки. Навстречу нам гнали стада скота, но до Рочицы мы не встретили ни одной машины, и несколько раз останавливались, выбегая от машины на откос в сторону от налетавших немецких самолетов. Углубиться в лес было невозможно — места были болотистые, и вдоль шли глубокие канавы. В Мозырь мы приехали в темноте: в городе никакой маскировки, горит свет, в парке танцы, не соблюдаются требования прифронтового города. Комендантом укрепрайона был неунывающий подполковник, не осознающий опасности для нашей Родины. Когда я предъявил свое удостоверение и сообщил о цели нашего приезда, он стушевался, не ожидая, что кто-то его проверит. Все мои требования были немедленно выполнены, танцы прекратились, и город погрузился в темноту. Комендант подтвердил, что вооружения в УР нет, а личный состав только начинает прибывать. Связь по городу у него была устойчивая, но с высшим руководством связи он не имел, и никаких указаний ни от кого не получал. Интересуемся: что будет делать в случае наступления немцев? «Будем обороняться, боеприпасов много». Пришел командир речной флотилии Припяти; его флотилия заперта — выход в Днепр захвачен немцами. Он заявил, что будет сражаться до последней возможности, а потом затопит катера и уйдет в партизаны.

В дотах укрепрайона пристреливали пулеметы, заполняя карточки огня. Все здесь оказалось явно недостаточным для боя: агрегат освещения не имеет горючего, боеприпасов и продовольствия мало, личный состав ранее службу в дотах не проходил, да и люди все довольно немолодого возраста. Настроение у личного состава было пессимистическое...

Моим следующим поручением стали поиски начальника политотдела армии Червова, который пропал без вести в районе Жлобина. Мы отправились с политруком из комсомольского отделения и на машине доехали до первых частей, державших оборону по Днепру. Сначала мы попали в полк, которым командовал грузин по фамилии Кипиани. Его командный пункт разместился под сбитым немецким самолетом-разведчиком «Хеншель». Он тут уже несколько дней, и в газете «Известия» было фото с надписью: «Командир части Кипиани у сбитого им немецкого самолета»; автором снимка и очерка был корреспондент Евгений Кригер. Когда мы приближались к самолету, майор Кипиани закричал нам: «Если вы газетчики, не подходите, я изобью вас!» — а был Кипиани довольно рослым и крепким человеком. Мы сказали, что мы не газетчики, а политработники, подошли и видим — Кипиани держит газету с фото и очерком о нем: «Я больше никогда не буду разговаривать с газетчиками, брехуны! Я не сбивал этого самолета, и чужую славу мне не надо приписывать. Прочитают бойцы и что подумают о своем командире? Ой, нехорошо поступил Кригер!» Он еще долго выражал свое негодование.

Кипиани о судьбе комиссара Червова ничего не знал, мы попрощались и двинулись дальше к Жлобину.

Навстречу попадались местные жители из Жлобина, раненые бойцы. Со всеми встречными мы вели разговор о Червове, и нам удалось выяснить, что Червов был за Днепром в передовых частях, сдерживающих натиск немцев. Он возглавил контратаку небольшой группы бойцов и был убит; контратака не удалась, и его тело вынести не смогли. Найдя нескольких свидетелей, я записал их имена и место их жительства. Тогда оборона на Днепре была подвижной: днем немцы теснили наши части, а ночами наши их выбивали.

После небольшой передышки я занялся проверкой факта проявления трусости командиром дивизии полковником Гудзь. За трусость, проявленную в бою, он был отстранен от командования дивизией; велось следствие для придания его суду военного трибунала. На следствии Гудзь сочинил легенду, что он был за Днепром и его обстрелял немецкий самолет, — мол, он не трус. На самом деле за Днепром он не был, а свою машину сам прострелил в нескольких местах. Мне уже приходилось видеть пробоины от обстрелов самолетами: здесь ничего похожего не было, стреляли с земли. Подтвердил это и шофер «эмки». Доложив все следователю, я тут же получил новое задание — проводить в лес за Гомель группу партизан во главе с партийным работником Ершовым. На машине я отвез его группу в лес севернее Речицы, а там их переправили за Днепр.

Новое поручение я выполнял вдвоем со старшим политруком, призванным из запаса. Мы должны были найти корпус генерала Петровского и на месте установить потери в политсоставе, проводить беседы с бойцами по разъяснению речи Сталина, собирать немецкие листовки. 63-й стрелковый корпус Петровского овладел Рогачевом и Жлобином и продолжал развивать наступление на Бобруйск. На подходе к расположению частей корпуса мы увидели странную картину: всюду лежали солдатские мешки и даже шинели. Чем ближе мы подходили к штабу корпуса, тем больше встречалось выброшенных красноармейцами вещей: книги, тетради, белье, запасы мыла — все, что отягощало бойцов в бою. Приказ Петровского требовал выбросить все из мешков, кроме НЗ и патронов, — и воины форсированным маршем поспешили к Днепру. Теперь это имущество собирали тыловики полков. Пробираясь сквозь мелкий лес, мы нашли штаб корпуса. Здесь нам удалось встретиться и побеседовать с Петровским. До взятия Жлобина и Рогачева он имел звание комкора и вот теперь первым в военное время получил звание генерал-лейтенанта, а командиры дивизий (Прищепа, Фоканов и Раковский) — генерал-майоров. Генерал Петровский был сыном Г.И.Петровского, соратника Ленина, профессионального революционера. В тридцатых годах генерал командовал Московской пролетарской дивизией, потом был арестован. Он рассказал нам об этом: «Арестовали, предъявили обвинение в измене Родине, заставляли силой подписать этот документ, не подписал. Отец добился встречи со Сталиным, объяснил ему правду, и меня выпустили. Вызвал меня Сталин и сказал: «Товарищ Петровский, в таком большом деле, какое идет в нашей стране, бывают ошибки, вот и с вами такое случилось. Вы снова будете в армии, но прежнюю должность вам не дадим — это неудобно и генерала присвоить пока не можем. Свободна должность командира 63-го стрелкового корпуса в Саратове». Я согласился, и вот воюем».

Генерал Петровский высоко ценил советского воина, был заботливым и строгим командиром. Но нам, представителям политотдела армии, он высказал свое мнение о начальнике политотдела корпуса: «Настроен пессимистически, спутался с женщиной, работой в частях не интересуется, где он сейчас, не знаю». По его приказу в штаб вызвали старшину, сбившего немецкий самолет. Это был сверхсрочник, крепкий, сильный и явно находчивый. Он шел в свою роту к передовой линии, а немецкий истребитель начал пикировать на него и стрелять из пулемета. Старшина спрятался в рожь, а немец решил расстрелять его, спустился на бреющем полете, открыл колпак в кабине, чтобы лучше разглядеть спрятавшегося, — и старшина ловко забросил гранату в кабину летчика. Граната взорвалась, и самолет рухнул на землю. За этот подвиг старшину представили к ордену Красного Знамени.