Селфи с музой. Рассказы о писательстве - Юрий Поляков

Да и дебютировал я с Игорем в коллективной подборке в 1974 году на полосе «Московского комсомольца». Правда, Селезнёв к тому времени уже широко печатался и был своего рода мэтром нашего поколения, на все литературные явления имел свой твёрдый взгляд, о Пастернаке или Мандельштаме говорил так, словно они его старшие друзья, а о Вознесенском – с тёплой иронией, будто бы Андрей Андреевич – напроказивший приятель. Потом почти в одно время у нас с Игорем вышли книжки в «Молодой гвардии» в серии «Молодые голоса».

Игорь – единственный из друзей-поэтов гулял на моей свадьбе в 1975 году, выпил и едва не пал жертвой неюной одинокой программистки, сослуживицы моей жены. В дальнейшем мы постоянно общались: едва я занимал какой-то пост, например, в журнале «Смена», или затевал литературный проект, тот же альманах «Реалист», первый, кто появлялся на пороге со стихами, Игорь Селезнёв, полный своего неповторимого мрачного достоинства. На его лице всегда играло то особенное выражение, какое бывает у людей, глубже других постигших сакральный смысл жизни, но не желающих огорчать простоватых современников своим тайным знанием.

Возглавив в 2001 году «ЛГ», я ждал появления друга юности с минуты на минуту, даже спрашивал у секретарши, не заходил ли он в моё отсутствие. Нет – не заходил. Селезнёв вдруг исчез. Несколько раз я предпринимал тщетные попытки разыскать его, пока покойный ныне Юрий Чехонадский (наш однокашник по семинару Сикорского) не сообщил мне, что Игорь, по выражению Михаила Светлова, ушёл «в дальнюю область, загадочный плёс…». И песню унёс. К тому же предварительно сойдя с ума.

– Это точно?

– Точно, – скорбно кивнул Юра, – перепроверил по нескольким источникам.

Юра был по образованию математиком, ко всему относился системно и даже с помощью формул убедительно доказал: ощущение, будто с возрастом дни становятся короче и сменяются быстрее, а время просто летит, вовсе не субъективное ощущение, а физическая явь. Чем дальше в жизнь, тем объективно длина наших суток сжимается, как шагреневая кожа. Хотите верьте – хотите нет. Впрочем, можете сами найти и посмотреть в Интернете математические выкладки Чехонадского.

Я принял эту весть о кончине Селезнёва с грустной готовностью: наше поколение убывало стремительно: Коля Дмитриев, Гена Касмынин, Галя Безрукова, Женя Блажеевский, Саша Щуплов… Душевные заболевания и странности в нашей среде тоже не редкость. Достаточно вспомнить поэта Егора Самченко, в прошлом главного психиатра целого района Подмосковья. Так вот, при общении он сам напоминал мне пациента, сбежавшего из дома скорби. А знаменитый Диомид Костюрин (по прозвищу Динамит Кастрюлин), который нагишом выбросился из окна своей квартиры в центре Москвы, предварительно выпив и хрястнув об пол бокал «Советского шампанского»!

Итак, готовя новую редакцию этого эссе, я вставил в мартиролог имя давнего товарища Игоря Селезнёва, не забыв упомянуть о его помешательстве. Бражничая с соратниками литературной молодости, мы обязательно вспоминали Игоря и пили за его светлую память, желали ему царствия небесного: он ведь был глубоко верующим человеком, постоянно осенял себя крестным знамением и мог водить экскурсии по храмам Москвы.

Вдруг весной 2016-го в моём переделкинском доме раздаётся звонок и удивительно знакомый голос спрашивает:

– Юра, знаешь, кто тебе звонит?

– Кто?

– Только не падай!

– Я сижу за компьютером.

– Игорь Селезнёв.

– ???!..

Оказывается, он прочитал моё эссе в Интернете, обнаружил своё имя среди печальных утрат, справедливо вознегодовал и решил восстановить справедливость. Мы встретились и обнялись. На мой вопрос, куда же он исчезал на целых пятнадцать лет, почему не приносил стихи и не давал о себе знать, Игорь посмотрел на меня с мудрым сочувствием и ответил: «А зачем? Для того, что я сейчас делаю в поэзии, журналы, газеты, публикации, признание читателей вовсе не нужны… Одиночество – дар для поэта!» Позвонил же он мне, чтобы развеять слухи о его помешательстве.

– Разве ты не видишь, что я здоров?

– Вижу…

– Тогда дай опровержение, будь добр!

Вскоре в «ЛГ» вышла большая подборка стихов Игоря Селезнёва с моим извиняющимся предисловием, где я подчёркивал, что после долгой разлуки встретил друга юности, как принято говорить, в трезвом уме и здравой памяти. Вот только стихи в полосе были всё те же, что я знал двадцать лет назад. На вопрос, нет ли чего новенького, он очень серьёзно и чуть свысока сообщил, что пишет сейчас одновременно несколько сотен стихотворений, но показывать никому не хочет – слишком сильным будет потрясение для человечества, может не выдержать…

16. ПАЦИЕНТ ЖИВ!

Надо сознаться, став прозаиком, я всё-таки не раз обращался к стихам. Нет, вернуться в то особое состояние, когда весь мир – лишь повод для точного сравнения или метафоры, окатывающей, как шайка ледяной воды, мне почти уже не удавалось. Но я тосковал по временам, когда удачная аллитерация, рождённая в трамвайной скуке, оправдывала прожитый день, а то и месяц:

Не случайно в моих драматических и прозаических сочинениях среди персонажей часто встречаются поэты. В пьесе «Одноклассница» спившийся пиит Федя Строчков читает моё юношеское стихотворение «Дразнилки, ссоры, синяки, крапива…», в своё время ценимое читателями и соратниками. Герой романа «Замыслил я побег…» Башмаков посещает литературное объединение, очень похожее на то, в которое ходил я сам. А в «Гипсовом трубаче» стихи стали важной частью романной ткани. Кто-то из критиков даже упрекнул меня в том, что я соорудил из вязниковской учительницы Ангелины Грешко лихую литературную мистификацию вроде легендарной Черубины де Габриак. Ну в самом деле, чем не новое направление в поэзии, скажем, «неоархаизм»:

Но я ответил критику, что сегодня любые мистификации бессмысленны, когда вся нынешняя поэзия, по сути, и есть сплошная навязчивая мистификация. Впрочем, стихи мне довелось сочинять не только для героев моей прозы. В начале 90-х, взбешённый тем, что происходило в отечестве, я разразился политическими эпиграммами, частично опубликованными в оппозиционной прессе. Меня в те годы потряс сарказм глумливой Истории, которая творит тектонические перемены в обществе с помощью ничтожных и смехотворных людей.