Синдром выгорания любви - Людмила Феррис

— Саша, познакомься, это мой папа Андрей Петрович. Он настоял, чтобы я пошла с ним. Он несет за меня ответственность.

— Здравствуйте, молодой человек. Вон стоит моя машина, давайте поедем к нам, что по кафе ходить зазря? Разговор у нас семейный, значит, и говорить надо дома.

Саша Гулько не понял, как очутился дома у Клары, и все происходящее там казалось ему чужим сном, потому что происходило помимо его воли. Андрей Петрович был военным и разговаривал с Сашей, словно отдавал приказы.

— Вы, я понимаю, собираетесь с Кларой пожениться? Ребенку нужен отец.

— Я понимаю. Но ничего сказать не готов.

— Тогда я формулирую задание, я готов — сегодня подаете документы в загс, и вас быстро расписывают, я договорюсь. Клара пока оформляет академический отпуск. Возражений нет? Кстати, а вы в каких войсках служили?

— Я освобожден от воинской службы, — как-то очень торопливо сказал он.

— Плохо. Это можно поправить. Мужчина должен служить, отдать свой долг Родине.

— Андрюша, давай сначала решим семейный вопрос, а потом будем отдавать долги Родине, — мягко сказала его жена, которая, как и Клара, наблюдала за мужским разговором, сидя на диване.

— Хорошо. Ну так что с загсом? У вас паспорт с собой?

— Откуда? Я же в парк шел.

— Тогда давайте так: вы сейчас едете домой, забираете паспорт, вещи и назад, по этому адресу. А чтобы не сбиться с пути, я вам дам двух солдатиков, двух сопровождающих. Вещи помогут принести.

— Да у меня вещей немного.

— Ничего-ничего. У них служба идет. Они уже внизу вас ждут.

— Папа, может, Саша не хочет жениться, — подала впервые голос Клара. — А ты со своим воинским напором вздохнуть ему не даешь.

— Я что-то вас, молодежь, не понимаю. Ребенка вы умудрились сделать, никого не спросили, а в остальном сантименты разводите. Ребенку нужна семья, это первейшая и главная ячейка общества, а значит, и мать, и отец. И ты извини, дочь, мать-одиночка — это клеймо на всю жизнь. Я дочери своей этого не пожелаю. Я жизнь прожил и знаю, что говорю.

— Саша, что ты молчишь? — Клара не отставала.

Гулько понял, что ему отсюда живым не выбраться. Словно боевой танк шел на него на полном ходу, и нельзя было увернуться, избежать столкновения, а можно только одно: лечь под тяжелые гусеницы.

— Конечно, я хочу жениться на Кларе, — словно кто-то чужой произнес за него эти слова, и Саша понял, что это был его голос и его слова, просто он не расслышал их из-за шума и лязганья гусениц.

18 лет назад

Антонина сидела и ждала, когда женщины закончат секретничать на кухне. Она понимала, что сейчас ей скажет мать, в чем обвинит, и совсем будет плохо, если она все расскажет отцу. Как так получилось, что Прасковья Петровна застала их в постели? О чем она говорила с Никитой? Было обидно, что он никак не попытался защитить Тоню. Получается, что это она «соблазнила мальчика», а он тут не при делах.

— Мерзкая ситуация, — сказала она себе вслух. — Хуже некуда, сейчас мать начнет меня стыдить.

Дверь хлопнула и Тоня поняла, что соседка ушла.

— Как же так, доча? — Мать стояла на пороге ее комнаты.

— Как-то так.

— Ты его любишь?

— Люблю!

— Паша не хочет, чтобы вы встречались.

— Меня интересует не твоя Паша, а Никита.

— Паша считает, что ему надо, во-первых, закончить школу, а во-вторых, поступить в институт.

— Наши планы здесь совпадают. Мне тоже нужно закончить школу и поступить в медицинский. А потом мы поженимся.

— Если ты не завяжешь с любовью, с медицинским можно попрощаться.

— Скажи, как можно с любовью завязать, мам? Как?

— Я думаю, что встречи вам надо прекратить. Меня Паша просила с тобой поговорить.

— Мама, ты что так перед ней заискиваешь? Она всего лишь парикмахерша, человек, который стрижет волосы. У нее нет образования, как у вас с папой. Почему ты ее не выставила за дверь? Чего ты боишься?

— У тебя приступ юношеского максимализма, Тоня. С чего ты решила, что я заискиваю? Я уважаю ее профессию, связи, возможности. А у меня таких возможностей нет. Да и почему я должна ее выгонять, я, наоборот, чувствую себя виноватой. Это она застала мою дочь у себя в квартире за неприличным занятием.

— Значит, любовь — это неприлично?

— Ложиться с мальчиком в постель, когда у тебя еще нет аттестата, неприлично, — непререкаемым тоном произнесла мать. — Мне было неловко, стыдно.

— А ей не стыдно сюда приходить?

— Она мать, и она переживает за своего ребенка, за своего сына. И основания переживать у нее есть.

— Мама, ты можешь отчитаться перед своей Пашей, что провела разъяснительную беседу со мной. Только у меня к тебе большая просьба — не говори ничего отцу.

Через два дня Антонина встретила в подъезде Никиту.

— Ты куда исчез? Я звоню, мать твоя к телефону подходит, я тогда трубку кладу.

— Да понял я, что это ты звонила. Я тут, — Никита опустил глаза, — к отцовой тетке в Москву уезжаю. Отправляют меня родители. Мать говорит, что надо поступать в приличный вуз, да и в столице возможностей больше.

— Ты уезжаешь? Как? — она растерялась. Он не может уехать, а как же она, Тоня?!

— Родители меня отправляют.

— А ты, что ли, посылка? Отправляют!

— Не злись, Тонька. Я ведь никуда не исчезаю с земли. Ну подумаешь, до окончания школы поживу в другом городе. Потом ты ко мне приедешь. Мы же с тобой уже обо всем договорились.

— Это правда?

— Зачем мне трепаться? С матерью просто ругаться не хочу. Я пока от нее завишу.

— То есть как зависишь?

— Так же, как ты, — материально. Поэтому давай не ссориться с тобой, а договариваться. Письма еще никто не отменял. Буду тебе писать, и чтобы тут не смела без меня гулять ни с кем.

— Дурак! Да мне никто не нужен!

Вечером следующего дня Тонина мать как бы случайно обронила:

— Никита уехал в Москву с отцом. Будет там доучиваться, может, и правильно, Москва есть Москва.

— Я знаю, я закончу школу и тоже уеду к нему в Москву.

— Ну, поживем — увидим.

Через неделю Антонина обнаружила, что у нее образовалось море свободного времени и что по многим предметам ей нужно подтянуться. Учеба давалась ей легко, без напряжения, требовалось только учить предмет. Каждый день по нескольку раз она проверяла почтовый ящик и наконец увидела заветный белый конверт.