Меж двух огней - Анастасия Эр

смотрел на Марка с тревожным отвращением.

Гордей вернулся с тяжеленным блюдом наперевес и похлопал его по плечу.

— Зад подними, это мое место. Вы чего такие бледные все?

Ему никто не ответил. Марк продолжал, не моргая, смотреть на Кирсанова, и тот, якобы по своей воле, оставил Елизарову в покое. Она недоуменно поглядела на него, и Кирсанов что-то ей прошептал на ухо. Потом встал и унес зад к своим, которые продолжали скалиться и ржать.

Доедали, изредка обмениваясь короткими фразами. Марк почти сразу отодвинул от себя тарелку.

Ряженые чучела злорадно ухмылялись по углам нарисованными ртами.

Елизарова безразлично ковыряла ложкой в вазочке с мороженым — и точно так же безразлично стояла в углу общей комнаты спустя полчаса, пялясь в окно. Тяжелые портьеры почти полностью скрывали ее от глаз; волосы того же цвета, что и шторы, были отличной маскировкой.

Марк слушал, как кадык колотится в левой части грудной клетки, а сердце — в горле. Вокруг бушевал праздник — когда-нибудь День Осеннего Круга обязательно будут отмечать так, что инквизовская милиция прибежит.

Он отказался от протянутой кем-то чашки с вином и тронул Елизарову за плечо. Та вздрогнула и повернулась.

— Я тебя ему не отдам, — без лишних слов сообщил Марк. — Я скорее его убью.

— Хватит бросаться такими словами, — прошипела Елизарова. — И я не вещь, которую можно отдать или оставить себе. Давай я сама буду решать, Исаев.

— Тогда решай. Сейчас.

Марк тупо подумал, что у нее красивые губы, и вся она… в ней не было ничего лишнего.

Она даже разговаривала не так много, как большинство девчонок, как будто берегла слова. А может, просто тратила их на Чумакову.

Марк сунул руку за воротник рубашки и ослабил галстук. Елизарова повела острым плечом и отстраненно сказала:

— Я не хотела, чтобы Денис меня целовал.

— А я не хочу смотреть, как он тебя облизывает, когда вздумается.

— Тогда, может, будешь облизывать сам, — бросила Елизарова.

Он бессознательно и едва заметно кивнул несколько раз, качнувшись с пятки на носок, обхватил ладонями ее лицо и поцеловал.

Ее волосы пахли дождем, пролившимся после засухи.

Дождь лил на треснутую землю, залечивая раны в горячей земле. Вода собиралась в глубокой расщелине, и когда земля захлебнулась ею, превратилась в мутный пруд.

Марк черпал эту воду руками и жадно хлебал, пытаясь утолить жажду быть с Елизаровой.

Но этой водой нельзя было напиться.

Когда-то в том пруду — глубиной в столетия — топили колдунов, чтобы доказать, что они обычные. Нормальные, как все.

Марк сам погружался в него, связанный по рукам и ногам, — и не упорствовал.

Потому что на дне его ждала ведьма, утонувшая много веков назад.

Глава 15. Чумакова

Никита с каждым ноябрьским днем становился все бледнее.

Маша держала его за руку и чувствовала, как уходит из пальцев тепло.

Она еще никогда так не переживала за человека. Даже когда младший брат в детстве болел, думала: если тот помрет, станет хотя бы потише. Ну, дурой была мелкой.

А сейчас Маша целовала холодные губы Никиты — наплевав на их договоренность не делать этого на людях — и убирала со лба отросшую челку, чтобы потрогать температуру.

Верейский твердил, что он в норме, и с готовностью отвечал на рваные, торопливые поцелуи.

В двадцатых числах Никита заболел и даже после Перцовой настойки, которой Варламова наварила до небес, продолжал кашлять как старик.

— Верейский, ты точно в порядке? — обеспокоенно уточнила Маша, когда он зашелся в очередном приступе. — Тебе надо больше жрать, ты слышал, что Галина Львовна сказала? А ты не жрешь. В кои-то веки, — проворчала она.

— Я в порядке, Маш, — спокойно ответил Никита и улыбнулся как обычно — после этой улыбки ему обычно и давали. — Настойка не всегда действует мгновенно, а жру я нормально.

— Ты жрешь как обычный человек, а раньше ел втрое больше.

— Наелся, наверное, — весело выдал Верейский, комкая очередной листок и отправляя в камин. Что-то у него не клеилось с письмом домой. — Помоги придумать, почему я не приеду на каникулы, а? — попросил он.

— Напиши, что у тебя легкое вывалилось, и ты будешь искать его всю неделю.

Никита провел рукой по густым волосам и скорчил рожу.

— Почему ты не хочешь ехать? Я вот, например, не хочу видеть морду Мишки. Морды Макса и Матвея тоже не хочу, но чуть меньше. Поэтому остаюсь здесь.

— А вас всех специально назвали на одну и ту же букву? — вопросом на вопрос ответил Верейский. Машу начинало бесить, что все вокруг обходят основное содержание ее вопросов.

— А как же, — огрызнулась она, — у папашки фантазия размером с кошачью письку. Зачем вообще что-то объяснять? Просто напиши, что не приедешь, ты же совершеннолетний, тебя не могут заставить.

— А что же ответить тетушке Луизе, — перекривил Верейский чей-то тонкий голос, скорее всего, материнский, — когда она спросит, где Никита? Ну конечно, у нее же нет двух десятков других племянников, — добавил он уже своим голосом. — А как объяснить дедушке, где я? А мои племянники, которым шесть и четыре, как же они там без меня? — с сарказмом вопросил Никита. — А если Марина родит третьего на Новый год? Она может. Лучше бы первого апреля родила.

— Весело у вас, — протянула Маша. — Чую, если мои братцы размножатся, меня ждет примерно то же самое.

— Хочу хоть неделю пожить в доме, где всего два-три человека, — вздохнул он.

— Приезжай ко мне на Новый год, — послышался голос Елизаровой за их спинами. Она бесшумно закрыла за собой дверь, подошла и села в кресло между ними. Верейский прекратил грызть карандаш и удивленно поднял брови.

— А у твоих родителей не возникнет вопросов, что за мужика ты притащила в дом?

— Не хочешь ехать — так и скажи, — хихикнула та.

Маша так и не поняла, в шутку она приглашает или