Босиком по снегу - Мария Брикер

Москва, сентябрь 1987 года

Три месяца пролетели в бесконечных заботах, хлопотах и поиске работы. Нина и не заметила, что кончилось лето и осень окрасила природу в сочные яркие краски. Дни стали заметно короче, но погода по-прежнему стояла теплая и солнечная.

Катерина Матвеевна, мать Томы, приняла ее хорошо. Они быстро нашли общий язык и стали близки, как родные люди. С дочкой Томы пришлось искать контакт гораздо дольше. Невозможно худенькая, маленькая не по возрасту, анемичная, с большими темными глазами и длинными каштановыми кудряшками – у Нины сердце надорвалось, когда она впервые увидела ребенка. Девочка была похожа на Маугли: диковата, замкнута, пуглива и неулыбчива. Малышка могла залезть под диван и просидеть там до вечера, испугавшись неловкого резкого движения Нины. Она почти не разговаривала, предпочитала ползать, а не ходить ножками, часто плакала, просыпалась по ночам, кушала неохотно. Нина понимала, что девочка так плохо развита для своих трех лет, потому что с ней некому было заниматься: ведь Катерина Матвеевна тяжело болела и даже себя обслужить была не в состоянии. Маленький ребенок долгое время был предоставлен сам себе, но Ниночка рассчитывала изменить ситуацию и, не жалея времени и сил, занималась с малышкой: читала ей сказки и стихи, учила ходить, рисовать, лепить, пользоваться вилкой и ложкой, пить из чашки… Через месяц активных занятий девочка стала делать первые успехи и проявлять робкий интерес ко всему новому. Регулярные прогулки на воздухе улучшили ее аппетит и сон, пришло в норму и психическое состояние ребенка, малышка потянулась навстречу ласке и любви, стала проситься на ручки, больше не уворачивалась от поцелуев и объятий, научилась радоваться, перестала сторониться своих сверстников во дворе. Единственное, что ее по-прежнему пугало, – это расческа. Уговорить ребенка расчесать длинные спутанные пряди удавалось Нине с большим трудом. Вот и сейчас, аккуратно смывая шампунь с густых волос ребенка, Ниночка напряженно думала о том, что же предпринять и чем отвлечь девочку, чтобы она согласилась на неприятную процедуру.

Сквозь шум воды она услышала звонок в дверь…

– Нина! – закричала Катерина Матвеевна из комнаты. – Нина! В дверь звонят! Ты что, не слышишь? Иди открой!

– Да иду я, тетя Катя! Юлька в каше с ног до головы вымазалась, купаю я ее! – раздраженно прокричала Нина. Ребенок громко заплакал, выпуская изо рта разноцветные пузыри. – Юлька, а ну выплюнь, паршивка, – охнула Нина. – Зачем мыло откусила? Горе ты мое луковое! Что ревешь? Не вкусно? А я ведь тебе говорила, что мыло есть нельзя. Говорила или нет?

– Нина! В дверь звонят! Открой!

– Господи боже! Ну иду я, иду! – Нина выключила воду, замотала ребенка в полотенце, подхватила на руки и бросилась открывать дверь.

– Что там, Нина? Кто пришел? Почтальон, да? Пенсию принесли?

– Да, почтальон! – отозвалась Нина. – Здравствуйте, проходите в комнату. Катерина Матвеевна очень плохо себя чувствует. Совсем не встает.

– Нина, я описалась! – заверещала из комнаты Катерина Матвеевна. – Щиплет сильно, Ниночка!

– Этого только не хватало! – расстроилась Нина. – Извините, мне надо ее переодеть – пролежни у нее, а моча кожу разъедает, – объяснила она. – Или вы торопитесь?

– Ничего, я подожду, – мягко сказала почтальонша. – Давайте девчонку пока подержу.

– Спасибо вам, – поблагодарила Нина, вручила ребенка женщине и бросилась в комнату. – Тетя Катя, – с укоризной сказала она, – ну почему вы меня не позвали? Я вам судно для чего купила?

– Не злись, Ниночка. Побоялась, что ты дверь не успеешь открыть, и мы пенсию не получим. Денег-то нет ни копейки. На что мы жить будем?

– Тетя Катя, не переживайте – со следующей недели я работать пойду, меня уборщицей согласились взять. Юльку в садик по состоянию здоровья не берут, так я по ночам договорилась работать.

– Ох, как бы ты не надорвалась, милая, – устало вздохнула Катерина Матвеевна.

– Ничего, тетя Катя, я сильная, справлюсь, – улыбнулась Нина. Она все закончила, вернулась в прихожую и забрала ребенка. – Что с вами? – изумленно глядя в лицо женщине, спросила Нина – почтальонша сконфужено отводила покрасневшие глаза, сморкалась и молчала. – Отвечайте! – побелевшими губами спросила Нина. – Отвечайте, кому говорю!

– Телеграмма для вас, – тихо запричитала женщина. – Распишитесь в получении. Ох, горе-то какое!

– Дай сюда, – зловеще прошептала Нина и вырвала телеграмму из рук женщины.

Буквы прыгали перед ее глазами, смысл написанного не укладывался в голове. Она не верила, что это произошло, не верила, потому что этого не могло быть! Не могло, но случилось. Все было так неправдоподобно, так ужасно, так несправедливо! Тело ее вдруг стало непослушным, чужим, в голове зашумело, и на мгновенье она перестала дышать, ощущать, соображать, жить – еще миг, и разум ее окунется в темноту… но на руках снова заплакала девочка, сильно, с надрывом, словно понимая, что произошло. Детский плач вырвал Нину из небытия, и она усилием воли взяла себя в руки.

– Ниночка! Что случилось? – закричала Катерина Матвеевна из комнаты.

– Все нормально, тетя Катя! В ведомостях немного запутались, – отозвалась Нина и тихо обратилась к почтальонше: – Врач сказал, что ей осталось жить совсем недолго, от силы месяц. Ни к чему, чтобы она знала, что ее дочь ушла раньше ее.

– Я все поняла, – всхлипнула женщина и, изобразив улыбку на своем простоватом лице, вошла в комнату.

Мать Томы так и не узнала, что ее дочь умерла на зоне, не дожив до своего двадцатипятилетия всего несколько дней. Катерина Матвеевна пережила свою дочь на три недели, ушла она тихо, с улыбкой на лице, получив наконец-то долгожданное избавление от боли и унизительной зависимости от других людей.

Нина осталась одна в чужой квартире, в которую Катерина Матвеевна тем не менее успела ее прописать, и с чужим ребенком на руках – с маленькой девочкой, которую полюбила как родную.

Нина жила как во сне, ей не хотелось верить, что Томы больше нет и она больше никогда не увидит ее: хрупкую девушку с короткой мальчишечьей стрижкой и большими темными глазами – немного нахальную, дерзкую, неугомонную и шебутную. Смириться со смертью близкого человека было невозможно, и поэтому Нина совсем не удивилась, когда нашла в почтовом ящике письмо.

Она влетела в квартиру, не раздеваясь, бросилась в комнату и отрыла конверт – на тетрадном листе в клетку было аккуратно выведено всего два слова, два простых слова, истинный смысл которых был понятен лишь ей одной.

Галина Владимировна Коржикова, директор детского дома, где воспитывалась Лариса Головина, выглядела взвинченной, явно чем-то озабоченной, сильно уставшей и все это ясно читалось на ее грубоватом, вытянутом, лошадином и совсем непривлекательном лице с глубоко посаженными светло-серыми глазами.

Коржикова встретила Сергея Петровича сухо, но вежливо, властным отработанным жестом указала ему на стул в углу своего кабинета, извинилась и, попросив пару минут подождать, забыла о нем на полчаса.