Маленькая Обитель - Пьер Пежю

Мигающие веки. Слабенькое движение зрачка. И, наконец, еле заметное колебание вокруг глаз, в уголках рта. Гипсовая маска, уничтоженная внезапной нежностью. Но Воллар не мог прерваться посреди очень красивого, очень простого и, быть может, волшебного текста, который он произносил звонким голосом. «…и в этот момент, так и случилось… Случилось нечто необыкновенное… И никогда уже не повторится это ощущение силы, которое даже теперь, спустя столько времени…»

Он рассказывал, не переводя дыхание, будучи уверен, что некоторые слова, но какие? — лепестки… дрожь… шпалеры… волны жизни? — обладали невероятной властью оживлять неодушевленное, вызывать душу-лепесток, душу, подобную волне.

Закрывшись несколько раз, глаза ребенка долго оставались открытыми. Как будто за ними что-то воспринималось. Как будто девочка пыталась понять. Словно возвращалась. «Крохотная ласточка на уголке крыши!»

Да, совсем еще маленькое существо было здесь. Сознание пока еще не вернулось, появилась лишь очень хрупкая способность восприятия. Не ребенок по имени Ева, но живая сущность детства, детское присутствие, которое смиренно принимал Воллар.

Новость не замедлила распространиться. Очень скоро небольшая группа белых халатов стояла у изголовья ребенка, проявившего все симптомы возвращения, «чуда пробуждения».

В разгар волнения появилась Тереза. Привыкшая врываться внезапно, она сначала не поняла, как вести себя, когда все отстранились, пропуская ее к ребенку, чтобы она могла обнять малышку. Тереза поцеловала ее в щечку и произнесла упавшим, срывающимся голосом: «Я здесь, Ева, это твоя мама…» Затем она огляделась в тревоге, будто проверяла по обращенным на нее взглядам, хорошо ли сыграла свою роль. Словам, сорвавшимся с ее губ, в большей степени недоставало энергии, нежели убежденности, но медсестры растрогались. Тереза старалась изо всех сил и несколько следующих дней провела в больнице, ухаживая за Евой.

Она снимала свое пальто, засучивала рукава и сидела у кровати, улыбаясь, трогая пальцами щеки ребенка, который начинал двигаться, поворачивал голову направо, налево, взглядом следил за лицами, приоткрывал рот, но ничего не произносил. Воллар, за несколько прошедших недель привыкший оставаться наедине с девочкой в тишине, которую нарушал лишь его собственный голос, тоже не знал, как себя вести. Он выходил в коридор, чтобы не мешать, и издалека наблюдал за тем, что происходило, затем, увидев, что Тереза, взгляд которой он перехватывал несколько раз, тоже ничего не говорит ему, он исчез, широко шагая.

Терезе объяснили: «На этот раз ваша дочка вышла из комы. Оставайтесь с ней. Подбодрите ее, воскресите в ее памяти точные, счастливые моменты. Она должна вновь обрести ориентиры, вспомнить людей и события…»

Тереза была охвачена паникой. Ни одного счастливого, по-настоящему счастливого воспоминания не промелькнуло у нее в голове. О чем рассказать? Разве что о езде на машине по унылой местности? О времени, убитом в пригородных закоулках? О встречах после опоздания? О гостиницах… о вокзале, о магазине, пассажирах? Неизменный запах обивки. Те же тусклые зеркала.

«Ева, ты помнишь заднюю комнату ресторана, где мы спали с тобой на матрацах, которые разложили после работы, и где пахло супом и застоявшимся табаком?» Или: «Помнишь красивый дом, где такой старый, такой одинокий и милый месье приютил нас с тобой на зиму? Просторные тихие комнаты, огонь в камине. Старый месье рассказывал мне о своей покойной жене. В конце концов он стал принимать меня за нее. Ты была еще такой маленькой. Совсем крохой, плакала по ночам, что раздражало старого месье, у которого никогда не было детей. Он сердился. Однажды я взяла твою колыбельку и ушла…»

Расплывчатые картинки всплывали в памяти Терезы, но она могла лишь молчать около своей онемевшей дочери.

Случай Евы Бланшо на время заинтересовал врачей, они появлялись ненадолго, с важным видом изучали ее карту, наскоро осматривали ребенка, затем уходили. В первые дни медсестры стали снова заходить в палату с веселым видом и обращались к Еве громким голосом:

— Здравствуй, Ева! Ты хорошо себя чувствуешь нынешним утром?

Ева отвечала легкими движениями, широко распахивала глаза, а потом замирала.

Вскоре лица незаметно потускнели. Снова начали перешептываться. Врач откашливался и качал головой. Ева задумчиво оглядывалась вокруг, слегка шевеля рукой или пальцами, если ее об этом просили. Казалось, она все понимает, но лишь слабо реагирует.

Диагноз был объявлен:

— Видите ли, мадам Бланшо, ваша дочь будет жить. Ее органы выздоравливают. Кости срастаются очень быстро. К сожалению… некоторые травмы, по-видимому, непоправимы. Серьезные нарушения могут проявляться…

Врач пригласил Терезу в тихий кабинет. Она заметила лишь его перхоть, морщинистый лоб, руки, исполняющие смешной танец, контрастирующий с торжественным и приглушенным тоном голоса.

— Дорогая мадам, медицинская наука зачастую приходит в такое замешательство, в которое трудно поверить. Что касается вашей дочери, то это победа, но вместе с тем поражение… Каждый случай уникален, сложен, загадочен. Ваш приятель, то есть тот месье, судя по тому, что мне говорили… Он проявил необыкновенное упорство. Но не все функции будут восстановлены…

Тереза интуитивно понимала, что должна задать вопрос. Она открыла рот. Врач ответил, не дожидаясь:

— Нет, вы увидите, она снова научится ходить, передвигаться. Благодаря сеансам по восстановлению все может пойти очень быстро, но…

— Но?

— Ева больше не заговорит! Вы, конечно, сможете общаться с нею. Она будет понимать некоторые вещи, научится делать так, чтобы ее немного понимали, но говорить больше не сможет. Центры речи неизлечимы. Но, как всегда, кто знает… Я предпочел поставить вас… Нужно подготовиться… встретиться лицом к лицу… Девочка — инвалид.

Тереза, едва не лишившись чувств, слышала, как звучат слова: инвалидка, мать девочки-инвалида, мать, обреченная на инвалидность маленькой девочкой… Ева навсегда останется с нею. Немая Ева, прикованная к ней. Никогда не удастся уехать!

Врач со складкой на лбу продолжал говорить.

— Вот почему специализированные центры — хорошее решение. Некоторые из них расположены совсем рядом, в Обители. Всего в получасе езды на машине. Вы сможете часто навещать ее.

Повторяя «да, да…», Тереза пыталась положить конец беседе. До сих пор просидев на краешке стула, она выпрямилась и попятилась к двери. И все еще слышала: «Ничто не мешает надеяться. Всегда надо надеяться. Каждое тело — загадка. Загадка тел».

Оказавшись, наконец, одна в коридоре, Тереза подумала о своей тетради, исписанной нелепыми фразами. У нее возникло желание записать туда большими буквами: «Каждое тело, его загадка. Загадка тел». Потом она больше не думала об этом.

Вскоре Ева смогла покинуть больницу. В новой одежде она была похожа на любую девочку с черными глазами и черным пушком. Но пришлось поддерживать ее до санитарной машины, нести, как куклу. Бледное тельце, на котором еще заметны швы. Худоба. Большой лоб. Лицо растерянного гермафродита. Печаль без возраста.