Гедонисты и сердечная - Ольга Новикова

– Так я же сейчас на работе… – растерянно оправдывалась Марфа.

Не понимают женщины шуток.

Довольный разговором, Дубинин вышел на крыльцо. Булька, прихрамывая, за ним. Постояли вдвоем на морозце, дыша в четыре ноздри, как вдруг пес затрясся мелкой дрожью, упал и лежит.

– Зоя! – позвал Федор в распахнутую дверь.

Жена выбежала непокрытая, в тапках на босу ногу.

Увидев распластанного Бульку, выхватила из брючного кармана трубку и, не посоветовавшись, стала нервно нажимать кнопки.

– Ты что?! – вскрикнул Федор.

– Давай усыплять. Я больше таскать его не могу. А тебя все время нет дома…

Почти права, но…

Какая спешка!

Женщины…

Сам умрет.

Федор оделся потеплее, принес из дома стул, завернул Бульку в плед и сел с ним рядом. Минут сорок помолчали, не больше. И пес оклемался. Конечно, стал еще слабее, но пошел же…

Студенты Филиппа знали, что на его лекциях мобильники лучше отключить. Молва передавала новичкам, как профессор пару раз прерывался на полуслове, слыша писклявую мелодию или скрип – как железом по стеклу, и демонстративно ждал, пока девушка или юноша ответит на звонок. Во внимающей, чуткой тишине любой разговор выглядел нелепым, слишком примитивным. Стыдно.

Но на следующий день после того, как Филиппа предал собственный компьютер, он нарушил свое же правило. Хорошо хоть, дидактически ни разу не сформулированное. Переступил, чтобы держать открытыми все каналы, по которым Марфа может восстановить с ним связь. Переложил мобильник из портфеля в правый брючный карман.

Когда он завибрировал, Филипп внятно извинился перед студентами, вышел в коридор и только там выхватил аппаратик, даже не взглянув на экран. Почувствовал, что это Марфа.

Или понадеялся…

Это был ее голос. Но какой сухой, жесткий… Филипп чуть отодвинул трубку от уха – казалось, резкий звук царапает барабанные перепонки.

За два десятка лет, что они вместе, всякое бывало. Даже сцена из итальянской жизни с битьем посуды. Кофейную чашку разбила Марфа в сердцах…

Она никогда не дулась долго, неделями, как делают женщины, чтобы ты чувствовал себя виноватым неизвестно за что. Нет, она сразу выясняла все до донышка. Объясняла, что ее ранило… С корнем вырывала из себя обиду. Как сорняк. Ничего, что они появлялись снова.

Каждый день обихаживать семейное поле – вот условие супружеского долголетия. Необходимые хлопоты.

Во всякой ссоре чувствовалось, что она не отделяет себя от Филиппа. Так сердятся, когда болит собственная рука, нога, зуб ноет…

Но в этот раз – все по-другому. За завтраком Марфа ни словом не упомянула про вчерашнее письмо. Думал, самое неприятное – это порка справедливым словом, но оказалось, что молчание – еще хуже.

И теперь, хотя повод был отнюдь не тривиальный, она нисколько не винилась, не просила и не решала за него. Только известила, что Дубинин предлагает (не просит!) побеседовать с ним для польского еженедельника.

Вот ситуация… И за этого дубину ухватишься, как утопающий за соломинку. Конечно, он согласен. Что купить к столу?

– Сейчас выпьем или после? – Марфа принесла из коридорных закромов две бутылки и поставила на скатерть перед Дубининым. На выбор. – Жаль, вчера приговорили ту, что прилетела из Парижа. Остались здешние, из «Перекрестка» – французское и чилийское. Есть, конечно, водка, виски, коньяк…

– Дай-ка почитать. – Федор потянулся к стройной бутылке бордо, взял в руки, по близорукости придвинул к глазам – сперва фасадом, потом тыльной частью – и вслух зачитал меленькие буквы с этикетки, наклеенной на французский текст: – «Вино обладает очаровательным ароматом земляники, банана и вишни. Очень приятный и свежий фруктовый вкус с доминантой сочных нот вишни. Яркое сухое послевкусие»… Неплохо… А что обещает другой пузан? «…Из винограда, выращенного в лучших областях Центральной чилийской долины, где великолепное сочетание теплых дней и прохладных ночей создает многогранное вино средней наполненности с ярко выраженным вкусом черных фруктов и подрумяненного хлеба».

Марфа все время смотрела на Дубинина и, как только он поставил точку, придумала вопрос, чтобы поймать его взгляд:

– Читать вкусно, а пить?

– Даже на Риволи видел витрины с чилийскими, а не с местными винами. – Филипп вплел свой голос в диалог жены и ее гостя. Чтобы не позавидовать: видно же, что они даже молчат дуэтом. А он… Он и на обиду потерял право. Но не на борьбу. – Американская экспансия. Там солнца и земли больше – вино, конечно, дешевле.

– И проще. Поддержим французского производителя, – засмеялся Дубинин и ловко вытащил пробку.

Не торопясь, он посмаковал первый глоток, потом попробовал твердый желтоватый грюйер, и белый «Шеврет» из полезного козьего молока, и мягкий камамбер «Нотр-Дам» в кожице из белоснежного бархата. Франковкусие… Остановился, пока в голове еще было ясно. Пока сытость не довела его до полного расслабления, когда не хочется никого слушать и самому говорить лень. Или когда болтаешь все, что взбредет в голову. Не контролируя, кому и зачем говоришь.

Марфа будто почувствовала, что Дубинин уже сбил охотку к еде, и, чтобы не вынуждать гостя командовать – не то его визит отдавал бы вульгарной меркантильностью, – включила магнитофон.

Грамотные вопросы, ответы почти на автопилоте.

Подача – отбито, цок-цок, мячик скачет ритмично. Усыпляет…

– Как с вами скучно! – не выдержала Марфа. – Новый застой, что ли, начинается?

«С вами…» Уязвленные мужские достоинства объединились и пошли в атаку.

– В истории не бывает ничего нового, – спокойно отпарировал Федор. Немного свысока, чтобы заполучить эмоциональную фору. – Не бывает нового застоя, новой России… Как не бывает новых Англий-Франций…

– Но в девяносто первом почти все впали в экстаз. Солженицын даже предлагал назвать его новой Преображенской революцией. – Филипп, не зная, куда деть свою скованность, автоматически взял в руки рюмку, обеими ладонями обнял ее круглые бока и сделал большой глоток. – Хотелось сделать эту дату исторической – концом того, что началось в семнадцатом.

– И все же – ничего нового. – Федор со спокойным любопытством наблюдал за суетящимся хозяином. Что так заводит его? Моторчик мысли или ревности? – На Украине то же самое. Майдан – это как наш девяносто первый, сейчас идет реакция. В Венгрии… Смотрите, что делается в Венгрии. Они специально разбили советскую статую, чтобы их суета не выглядела возвращением к коммунизму. Перемены непреодолимы, как землетрясение. Почему приходит цунами? Никто не знает. Все эти процессы возникают внутри. Я понимаю, почему распался СССР, почему распалась Югославия. Но почему Чехословакия распалась? Не знаю…