Крест и порох - Андрей Посняков

Казаки засмеялись, еще несколько тоже поднялись со своих мест. Вестимо, испытали похожее желание.

Митаюки сидела у бородача на ноге, привалившись к его плечу, полуобнимая, по губам ее гуляла слабая презрительная улыбка, в глазах кроваво отражался свет костра. Она пока не понимала слов, но поведение дикаря ясно показывало, что он вступился за нее, не отдал. Значит, зелье подействовало.

Разумеется, за это покровительство ей еще придется много и щедро заплатить. Возможно – платить всю оставшуюся жизнь. Но лучше отдаваться ради покровительства одному, нежели принадлежать всем и просто так.

Конечно же, вечером дикарь с удовольствием воспользовался своей властью – напористо и прямолинейно, получил свое и вытянулся рядом, по-хозяйски накрыв девушку рукой и прижав к себе. Так же просто попользовал и утром – однако не ушел, бросив, словно игрушку, помог спуститься, отвел к еле тлеющему костру, где они вместе подкрепились оставшимся с вечера горячим мясом. После чего, похлопав Митаюки по плечу, бородач поднялся, сунул за пояс топор и вместе с двумя десятками других дикарей отправился за ворота. Как поняла пленница – рубить лес. Дикари постоянно рубили лес, достраивая и укрепляя свой острог, а заодно – заготавливая огромное количество дров, что выкладывались вдоль одной из стен высокой поленницей.

Оставшись одна, Митаюки покрутилась по двору, нашла Устинью, с готовностью спросила:

– Чистим рыбу?

– Рыбаки еще не вернулись, – ответила девушка.

Митаюки вопросительно вскинула брови. Дикарка задумалась, потом попыталась объяснить, показав виляющую ладонь:

– Рыба… Рыбак… – Она стремительно опустила руку вниз, схватила что-то невидимое, выдернула, показывая, как трепыхается рука. – Рыбаки… ушли. – И она продемонстрировала шаги пальцами по руке.

– Рыбаки ушли… Рыба, корзина… на двор в острог? – произнесла Митаюки.

– Правильно. Как наловят бреднем, принесут во двор в острог.

– Принесут… – Устинья подняла что-то невидимое, понесла. – Нести.

– Идти… – пальцами показала настойчивая шаманка, а потом повиляла ладонью, подражая дикарке. Вскинула брови.

– Плыть, – поняла ее вопрос Устинья. – Это называется плыть. А вот это… – Она подскочила, – это прыгать. А это, – она подобрала и метнула в костер небольшой сучок, – это называется кидать. Смотри: подобрала, кинула.

– Идти, подобрала, кинула, – терпеливо повторила ее действия и слова юная шаманка.

– Отлично! Ты просто умница.

– Я Митаюки, ты Устинья, а это… – Девушка огладила несуществующую бороду, потом подергала себя за мочку уха.

– А-а-а! – рассмеявшись, погрозила ей пальцем дикарка. – Матвей Серьга! Вчера весь острог пересказывал, как ты к нему под бочок пристроилась.

– Матвейсерьга?

– Матвей, – опустила одну ладонь Устинья и после некоторой задержки опустила вторую: – Серьга. Серьга Матвей. Или просто Матвей. Или просто Серьга.

Митаюки внимательно слушала, вникая в эмоции и интонации, улавливая смысл и главных слов, и их окружения. То, что ее бородач имел два имени, она поняла. Но не поняла, какое из них главное и почему два, что они могли означать? Когда какое из имен использовать? Однако спросить об этом шаманка была не в силах, а потому перешла к вопросам попроще:

– Пристроилась?

Занятия длились до тех пор, пока с главной башни не крикнули о возвращении рыбаков. Несколько дикарок вместе с Митаюки отправились к реке, приняли выгруженные на берег тяжелые корзины и потащили их к морю – чистить.

Юная шаманка, старательно работая, постоянно пыталась разговаривать, неизменно вызывая у дикарок смех. Но смеялись девушки беззлобно, а главное – ее поправляли. И постепенно фразы пленницы становились все более и более связными.

К обеду лесорубы вернулись в острог и стали жадно отъедаться белой рассыпчатой рыбой, запивая ее горячим ягодным отваром. Наевшись, они довольно хлопали себя по животу, потягивались. Иные тут же пристраивались поспать на солнышке, другие отлучались по каким-то своим делам.

Митаюки, издали приглядывая за своим дикарем, дождалась, пока он поест, потом окликнула:

– Матвей! Пойдем со мной.

– Куда? – вскинул голову бородач. – Ты чего задумала, невольница?

– Мое имя Митаюки-нэ! Пойдем, не бойся.

– Ты говоришь по-русски? – изумился, поднимаясь, бородач.

– Мала-мала. – Юная шаманка показала чуть разведенные пальцы и взяла его за руку, повела за собой.

Место на берегу моря она присмотрела еще утром – за двумя крупными валунами, закрывающими от башен груду давно высохших на берегу водорослей. Утянув туда дикаря, она стянула через голову тунику, бросила поверх травы, чуть постояла, позволяя воину насладиться красотой обнаженного тела. Вожделение, какового лишь несколько мгновений назад не ощущалось вовсе, стало стремительно наполнять чувства дикаря. Он расстегнул пояс, потянулся к девушке. Шаманка не противилась грубым ласкам и, пользуясь возможностью, стянула с Матвея рубаху, стала оглаживать ладонями покрытую шрамами грудь. Штаны дикарь стянул сам и – слава Хэбидяхо-Ерву – снять сапоги не поленился, после чего навалился на девушку.

Митаюки послушно стерпела издевательство, а когда воин перестал буйствовать в ее лоне – придержала его, дабы не вскочил и не убежал, направила его желания на необходимость отдохнуть, расслабиться. Дикарь послушно откинулся на спину, переводя дух, и юная шаманка получила возможность прижаться щекой к его плечу, погладить ладонью грудь, словно выражая свою благодарность.

Чуть выждав, дабы воин набрался сил, Митаюки, не переставая гладить Матвея и как бы продолжая свои благодарные ласки, поднялась и села на его бедра. Подавляя появившийся протест, наклонилась и стала целовать сильное тело, словно невзначай проведя сосками по его груди. Дикарь поддался этой нехитрой уловке, снова расслабился. Шаманка смотрела на него с нежностью, гладила, негромко приговаривая:

– Сколько же раз ты проливал кровь? Вот длинный шрам, это явно порез, но на половину тела. Эти короткие и расширенные означают, что тебя кто-то трижды проткнул. А вот все эти круглые – даже не знаю… Но, верно, Темуэде-ни не раз приезжал за тобой на своей упряжке… Только почему-то не нашел, и ты остался на земле…

Она говорила на своем языке, непонятном Матвею, а потому не особо заботилась, что именно произносит, надеясь больше на вкрадчивое звучание своего голоса, на якобы случайные прикосновения сосков к груди, животу, плечам… И очень скоро вожделение опять затопило сознание воина, а плоть его окрепла, готовая к новой схватке. И шаманка сдвинулась вниз, начиная новую близость не грубостью, а нежными прикосновениями, не отдаваясь сразу, но все же позволяя проникнуть в свое лоно.

Воин не удержался, вздыбился, прорываясь к заветной цели, – Митаюки сразу откинулась, позволяя ему сохранить свою победу, но только не подняться. Матвей чуть опустился – она стала медленно покачиваться, наклонилась вперед, опять провела сосками по его груди, но уже с полной силой, дала познать их горячность и мягкость – и тут же откинулась назад, чуть не ложась на спину, резко меняя ощущения и для себя, и для него, покачалась так и выпрямилась, опять меняя ощущения.