Яблоки горят зелёным - Юрий Батяйкин

Подружился он с двумя людьми: с Михаилом и с женщиной, имя не помню. Только через каждое слово она говорила «бляка». И не было в этой «бляке» ничего матерного, наоборот – было в ней что-то теплое, дружеское. Михаил как-то признался:

– Голоса пришли ко мне. Звали в окно, но я не пошел, у меня третий этаж…

А женщина говорила:

– Ты, бляка, опять уйдешь раньше?

– Ага, – отвечал Серж.

– Жалко, бляка.

В общем, работа удалась, только платили мало. А так, когда хочешь – приходишь, уходишь, можешь хоть неделю не появляться – и не спросит никто. Странная была работа, и начальство странное. Серж скоро привык. Он то складывал из тары высокую гору, то грузил с нее на повозку разные ящики.

Лошадь пугалась, когда с горы ненароком скатывался ящик и мужик на козлах кричал на нее.

Сколько бы продолжалась вольготная жизнь Сержа, одному Богу известно. Но однажды возница явился на работу не в духе и стал хлестать лошадь поводьями по нежной морде.

Мгновенно ему на голову упал ящик, тяжелый, из-под инструмента…

Поскольку наверху был один Серж, его уволили.

Все забывается, только Михаила и ту женщину Серж забыть не смог.

Бывало, разговаривает с кем-нибудь, так и тянет сказать: «Ты, бляка…»

Да некому.

ПЬЕСА

ДЕЙСТВУЩИЕ ЛИЦЫ

Пунтя.

Медвяк.

Сухомлинский.

Мович.

Толпа.

Матвя.

Шитмышата.

Виндзорский (Виндзор).

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Пунтя. Скажи, Медвяка, ведь недаром Москва французам отдана?

Медвяк. Не да… Но с попугаев можно было взять и боле, на…

Сухомлинский. Я тут об образованьи думал.

Мович. И чо?

Сухомлинский. Да денег надо б…

Мович. Всем денег подавай. А ты без денег…

Пунтя. И то. Нефть кончилась. И газу уж ****ец настал… Пора тикать…

Медвяк. Кажися, опоздали…

Мович. Пора вставлять в очки затычки…

Сухомлинский. А як же?..

Мович. Образованье? Буит. Но посля. Пристал. Как ты ваще тут оказался, хлюпик?

Сухомлинский. Я мимо шел.

Пунтя. Шел в комнату – попал у Кремль. Скажи-ка лучше: ты не видел Матвю?

Сухомлинский. Яку?

Пунтя. Которая с деньгами тут ходила…

Сухомлинский: В сортире, мож?

Пунтя. Сам ты в сортире. Сроду. У нее в трусищах запрятано нажитое добро: все банковские карточки всех стран…

Медвяк. Без них тикать мы никуда не можем.

Мович. А я продам свой футный клуб и яхту. И в Монте-Карле обосунуюсь.

Пунтя. Сначала попади туда. Слышь гул?

СЦЕНА ВТОРАЯ

Те же и Матвя.

Нижняя часть живота у нее бесстыдно оттопырена.

Пунтя. Как оттопырилась?

Матвя. Была я в гальюне. И ломом там подземный ход пробила. Воняет, правда. Но зато ведет в Румянцевку…

Сухомлинский. Вот книг бы почитать…

Мович. Читай, ишак. (Показывает ему бумагу.) В ней написано: «Именем революционного руснарода предателев: Сухомлинского, Пунтю, Медвяка, Матвю – посодить на кол на месте Лба на кр. пл.». Пнял?

Сухомлинский. Как енто? И ошибка здесь.

Матвя. Ты, валенок, откеля тут узялся?

Пунтя. Он самый гвоздь. Мы на него всё свалим.

Медвяк. То как же?

Пунтя. А образованье? Ведь от его ж все беды в государстве. Без его никто рубля не смог бы даже съиздить.

Все хлопают в ладоши, кроме шитмышат.

Мович. Одначе, нам пора. А то порвут нам нечто.

Все спешат в уборную.

Сухомлинский. Яв эту пакость не полезу. Фи – там кал…

Пунтя. Дык оставайся, дурень. Пусть тебя толпа на кол посадит поначалу. А мы тем времем смоем кто куда. Я вызову на крышу вертолет из Красного Креста. И улечу.

Все (кроме шитмышат). А мы? А мы? А мы?

Сухомлинский, зажав нос, лезет в темную дырищу под унитазом.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Кабинет Директора Библиотеки Страны. Из стены вываливается огромный кусок гипсокартона, за ним – перепачканная нечистотами, та же компания, кроме шитмышат.

Пунтя. Теперь на крышу. Вертолет я вызвал, пока скакал по трубам, як сантехник.

Открывается дверь и входят шитмышата.

Пунтя. А вы откудова?

Шитмышат а. Мы знаем все ходы. С какой стати мы в дерьмо полезем?

Пунтя. Я в вертолет вас не возьму.

Шитмышата. Мы и так проедем.

Медвяк. Черт с ними.

Все, толкаясь, выбираются на крышу. Внизу ревет толпа, перелезая через стены на территорию Кремля. На крышу садится вертолет Красного Креста.

Матвя. Ну слава Богу.

Пунтя. Ну, пилот, – поехали! (На пилоте маска Березовича.)

Мович. Фу – напугал.

Пилот снимает маску. Под ней настоящий Березович.

Березович. Теперь, друзья, я вас прямой наводкой доставлю в Англю. Я ее куплял – усю. Там буду вас судить своим международным трибуналом. Он беспристрастен. Годика по три… Тебе же, Шляма (Мовичу) дам на всю катушку. Один буишь в Тауэре. Дам семечек тебе и буш грызть. Пока не сдашь все яхты, клубы, домы. И денюшки оставшиеся все. И буишь ты бомжом бродить в Гайд-парке. Покуда я не смилуюсь. А там – начнешь блины мне печь, картошку жарить, ботинки чистить и стирать носки. И чтобы все кошерное…

Все хохочут, кроме шитмышат.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Те же и герцог Виндзорский.

Березович. Ну, герцог Виндзор, – переоблачайся. В евонное. Отныне камердинер буит он (на Мовича).

Герцог. Я лучше голый буду.

Березович. Голому нельзя. Народ тебя почтет за педофила. Ведь зесь же деичка…

Виндзор. Иде?

Матвя. А я?

Герцог. Ты – чучело? Ты девочка?

Матвя. А што? Ко мне никто, сродясь, не прикасался.

Пунтя. А сын?

Матвя. Приемыш он, вскормленный гуталином.

Виндзор. Я впомнил: у меня еще одёжа есть. В дворце.

Березович. Погодь, я пропуск выпишу тебе. {Выписывает.)