Вся жизнь впереди - Ромен Гари

– Обещаю.

– Поклянись.

– Клянусь вам, мадам Роза. На этот счет вы можете быть спокойны.

– Момо, всегда помни, что у мужчины самое святое – честь. Никогда никого до себя не допускай, даже если тебе хорошо заплатят. Даже если я умру и у тебя в целом свете только честь и останется, ты не давайся.

– Я знаю, мадам Роза, это ремесло для женщин. Мужчина должен себя блюсти.

Мы посидели так еще часок, держась за руки, и от этого она стала бояться немножко меньше.

Мосье Хамиль решил подняться проведать мадам Розу, когда узнал, что она больна, но в его восемьдесят пять лет без лифта это было против всех законов. Они близко познакомились тридцать лет назад, когда мосье Хамиль торговал своими коврами, а мадам Роза торговала собой, и было несправедливо видеть их теперь разлученными лифтом, которого не было. Он хотел написать ей поэму Виктора Гюго, но почти совсем лишился глаз, и мне пришлось выучить ее наизусть от имени мосье Хамиля. Это начиналось с «субхан ад даим ла язулъ», что означает, что только Вечный никогда не кончается, и я помчался на седьмой этаж, пока оно еще было при мне, и рассказал это мадам Розе, но меня дважды заедало, и пришлось еще дважды носиться вверх-вниз по лестнице, чтобы переспросить у мосье Хамиля недостававшие мне куски из Виктора Гюго. Я говорил себе, вот бы получилось здорово, если бы мосье Хамиль женился на мадам Розе, потому что им это по возрасту и они могли бы разрушаться вместе, что всегда приятней. Я поговорил об этом с мосье Хамилем: мы могли бы поднять его на седьмой этаж на носилках, чтоб он сделал ей предложение, а потом переправить их обоих за город и оставить среди полей, пока не помрут. Я, конечно, не так ему это сказал, потому что так свой товар не навязывают, я только заметил, что приятнее жить вдвоем и иметь возможность с кем-то словом перекинуться. Еще я добавил, что мосье Хамиль может дожить до ста семи лет, потому что жизнь про него, как видно, забыла, а поскольку раньше у него разок-другой появлялся интерес к мадам Розе, то сейчас самое время ловить случай. Они оба нуждались в любви, а раз в их возрасте это было уже невозможно, им следовало просто объединить силы. Я даже принес фотокарточку мадам Розы, где ей пятнадцать лет, и мосье Хамиль полюбовался на нее через специальные очки, которые служили ему для того, чтобы видеть больше остальных. Сначала он подержал фотокарточку очень далеко, а потом очень близко и, несмотря ни на что, должно быть, что-то все-таки увидел, потому что улыбнулся, а потом на глазах у него появились слезы, но не по этому случаю, а просто потому, что он старик. Из стариков вечно льет без остановки.

– Вот видите, какой красавицей была мадам Роза перед теми событиями. Вам бы пожениться. Ладно, ладно, я знаю, но вы всегда можете поглядеть на фотографию, чтобы вспомнить о ней.

– Может, я и женился бы на ней лет пятьдесят назад, если б знал ее тогда, малыш Мухаммед.

Да вы бы друг дружке обрыдли за пятьдесят-то лет! А сейчас вы не сможете даже толком разглядеть один другого, не то что надоесть!

Он сидел перед своей чашечкой кофе, положив руку на Книгу Виктора Гюго, и выглядел счастливым, потому что вообще не требовал от жизни многого.

– Малыш Мухаммед, мне нельзя было жениться на еврейке, будь я даже способен на подобное.

– Да ведь она уже никакая не еврейка, она вообще никто, мосье Хамиль, просто у нее везде болит. И сами вы уже такой старый, что пора уже Аллаху думать о вас, а не вам об Аллахе. Вы же ходили к нему в Мекку, теперь пускай он о вас побеспокоится. Почему бы вам не жениться в восемьдесят пять лет, когда вы уже ничем не рискуете?

– А что бы мы делали, если б поженились?

– Переживали бы друг за дружку, черт подери. Для этого все и женятся.

– Я уже слишком стар, чтобы жениться, – отвечал мосье Хамиль. Будто он не был слишком стар для всего прочего.

Я уже не решался глядеть на мадам Розу – она прямо на глазах разрушалась. Остальные мальцы уже убрались восвояси, а когда заявлялась очередная мамаша обговорить плату за пансион, то ей сразу становилось ясно, что старуха буквально вся разваливается, и у нее пропадала охота оставлять ей своего пацана. Самое паршивое, что нарумянивалась мадам Роза все краснее и краснее, а иногда даже пыталась строить глазки и вытворять разные штуки губами, словно еще работала на панели. Это уж было чересчур, такого мне видеть не хотелось. Я уходил и болтался целыми днями на улице, а мадам Роза оставалась совсем одна зазывать никого своими краснющими губами и всякими ужимками. Иногда я садился на тротуар и заставлял весь мир раскручиваться назад, как в зале дубляжа, только еще дальше. Люди выходили из дверей, а я заставлял их входить задом наперед, а еще становился на мостовую и заставлял машины мчаться от меня задним ходом, и никто не мог ко мне приблизиться. Чего уж там, не был я в олимпийской форме, это точно.

К счастью, нам здорово помогали соседи. Я вам рассказывал про мадам Лолу, которая жила на пятом и боролась за жизнь в Булонском лесу перевертышем и перед тем, как ехать туда – у нее была своя машина, – часто заходила к нам подсобить по хозяйству. Ей было всего тридцать пять лет, и впереди ее ждало еще много успеха. Она приносила нам шоколад, копченую лососину и шампанское, а ведь все это стоит недешево, потому-то те, кто борется за жизнь, никогда не имеют денег про запас. В то время распространился орлеанский слух, будто у североафриканских рабочих холера, за которой они специально ходили в Мекку, и первым делом мадам Лола всегда мыла руки. Она терпеть не могла холеры за то, что та против гигиены и любит грязь. Лично я с холерой незнаком, но думаю, что она не может быть такой сволочной, как считает мадам Лола, – она просто болезнь и за свои действия не отвечает. Иногда мне даже хотелось вступиться за холеру, потому что та по крайней мере не виновата, что она такая, она отродясь не думала стать холерой, это случилось с ней само.

Мадам Лола всю ночь колесила на машине по Булонскому лесу и говорила, что она такая единственная из Сенегала и пользуется большим успехом, потому что, когда распахивает одежду, у нее одновременно и груди, и все мужское. Груди она себе выкормила искусственно, как цыплят, и была до того могуча благодаря своему боксерскому прошлому, что могла поднять стол за одну ножку, но платили ей вовсе не за это. Мадам Лола мне здорово нравилась, потому что была ни на что не похожа и не имела никакого отношения к нормальным людям. Я сразу смекнул, что она интересуется мной, поскольку хочет иметь детей, которых она при своей профессии иметь не могла ввиду отсутствия самого необходимого. Она носила белокурый парик и груди, какие у женщины очень ценятся, – их она ежедневно подкармливала гормонами, – и мучилась, расхаживая на высоких каблуках и виляя бедрами, чтобы приманивать клиентов, но она и впрямь человек не как все и сразу внушает доверие. Не понимаю, почему людей вечно сортируют по всем этим органам и придают им такое значение, ведь они не могут причинить зла. Я немного ухаживал за мадам Лолой, потому что мы в ней чертовски нуждались: она подбрасывала нам деньжат и стряпала, пробуя подливку со всякими ужимками и с выражением блаженства, и серьги болтались у нее в ушах, когда она переступала с ноги на ногу на своих шпильках. Она рассказывала, что когда была молодой в Сенегале, то три раза подряд побила знаменитого Кида Говеллу, но всегда была несчастлива как мужчина. Я говорил ей: «Мадам Лола, второй такой, как вы, на свете не сыщешь», и ей это было приятно, она отвечала: «Да, малыш Момо, я сказочное существо». И верно, она похожа на голубого клоуна или на моего Артура, те тоже совсем особенные. Еще она добавляла: «Когда вырастешь, ты увидишь, что бывают внешние признаки, которые на самом деле ничего не значат, которые просто ошибка природы, например…» Мадам Роза сидела в кресле и умоляла ее выражаться аккуратней, ведь я еще ребенок. Нет, правда, она что надо, потому что вся совершенно наоборот и незлая. Когда она готовилась к вечернему выезду, в своем белокуром парике, и на высоких каблуках, и с серьгами, и с красивым лицом с боксерскими шрамами, и в белом свитере, который очень красиво подчеркивал грудь, и с розовым шарфом вокруг шеи – из-за кадыка, который у перевертышей очень плохо котируется, и в юбке с таким разрезом на боку, что видны резинки от чулок, это было и впрямь сказочное зрелище, чего уж там. Иногда она сутками пропадала где-то в окрестностях вокзала Сен-Лазар и возвращалась измочаленная, с полустертой краской на лице, сразу ложилась и принимала снотворное, потому что неправда, что в конце концов ко всему привыкаешь. Однажды к ней заявилась полиция искать наркотики, но это уж была полная несправедливость, просто ее оговорили приятельницы из ревности. Я вам сейчас рассказываю про ту пору, когда мадам Роза еще могла разговаривать и голова у нее была в порядке, разве что иногда она, бывало, замолкнет на полуслове и глядит перед собой с открытым ртом и с таким видом, словно не понимает, где она и что здесь делает. Такое доктор Кац называет помрачнением. Мадам Роза мрачнела куда сильнее, чем остальные, и это накатывало на нее регулярно, но она все еще очень хорошо готовила своего карпа по-еврейски. Мадам Лола заглядывала к нам каждый день и, когда дела в Булонском лесу шли удачно, ссужала нас деньгой. В округе ее очень уважали, а те, кто себе позволял, получали по морде.