Мы пришли с миром... - Виталий Забирко

— Я спросил, не с чем вы пришли, а зачем?

— Стланный воплос, — развел руками Буратино. — Мне интелесно. Интелесный у вас мил, хотсю в нем посыть.

— Пожить? — Мои страхи начинали подтверждаться. — И как долго?

— Тсто снатсит долхо? — удивился Буратино.

— А вы что, вне времени живете?

— Мы оссюсяем влемя так се, как и вы.

— Вот я и спрашиваю, надолго ли вы прибыли на Землю?

— А я на нее не плибывал. Земля для меня такая се лодная планета, как и для вас.

— Что-то я тебя не понимаю, — пробормотал я. — То ты о себе в единственном числе говоришь, а то — во множественном...

— Я се тебе опяснял, сто стесь только моя тсясть!

Стеклянные глаза Буратино светились умом и человеколюбием, но я ему не верил. «Мы пришли к вам с миром...» Мир или миро он имеет в виду? Не знаток церковного отпевания покойников, но, кажется, положив в гроб, их миром мажут...

— Что-то не понимаю — планета одна, а миры разные? Это как?

— Пока опяснить не моху. Мало инфолмации. Посыву у вас немносско, мосет, тохда полутсится.

Расплывчатые ответы меня никак не устраивали, и я стал задавать вопросы по второму кругу.

— И все-таки, какова цель вашего прибытия? Что значит — интересно? Чем именно мы вас заинтересовали?

— Вы конклетно нитсем. Мне плосто интелесно сыть. Тебе ведь тосе интелесно сыть? Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

— Гы-гы, ха-ха, хи-хи! — передразнил я его, но ответил не сразу. Им (или правильнее ему?), видите ли, просто интересно жить! А мне? Я подумал, и личные неурядицы вновь обступили плотным частоколом. — А мне уже неинтересно...

— Сыть неинтелесно? — безмерно удивился Буратино. — Кохда сыть неинтелесно, умилают...

Будь его лицо пластичным, оно точно бы скуксилось скорбной гримасой. Но чего не дано деревянному рту до ушей, того не дано.

— Бедненький папа Калло... — пожалел Буратино, присел на верстаке и погладил мою руку деревянной ладошкой.

— Да пошел ты!.. — отмахнулся я от его жалости, как от мухи. — Не нуждаюсь в твоем сочувствии. Моя жизнь — мои проблемы! От меня что нужно?

— Делать мне тела, — не медля ни секунды, отозвался Буратино.

И опять в моей голове возникла картина легионов деревянных Буратино, марширующих по улицам города. Только города не было — были руины, небо застилал дым пожарищ, и были трупы. И ни одного живого существа, кроме каркающего воронья.

— А если я откажусь?

— Потсему? — удивился Буратино. — Лазве я тебе мало платсю? Моху больсе. Будес холосо сыть.

— Значит, делать вам тела за хорошие деньги... — протянул я. — И чтобы все были, как ты... Может, лучше сразу солдат мастерить? Чтобы без всякого фарисейства?

— Сатсем солдат? — замотал головой Буратино. — Сатсем всех одинаковых, как я? Делай лазных кукол, только с луками, тстобы ими мосно было блать весси.

— Говори уж прямо, — начал я заводиться, — красть деньги, стрелять из бластеров... Нет! Не буду!

Я вскочил со стула, хотел схватить Буратино и швырнуть его об стену, но сдержался и, круто развернувшись, вышел из лоджии в комнату.

Присутствует во мне нечто интеллигентское — не могу просто так, за здорово живешь, разбить куклу. В конце концов мои предчувствия пока не подтверждались агрессивными действиями с ее стороны. Будь хоть намек на экспансию, тогда бы я не удержался, а так...

Буратино спрыгнул с верстака и поспешил за мной, дробно стуча деревянными башмаками.

— Какие бластелы? Сатсем ты так? — увещевал он. — Мы плисли с милом...

Я злобно глянул на него, но ничего не сказал Глаза бы мои его не видели! Сбежать бы от него к чертовой матери, но куда бежать из собственной квартиры? Не зная, как поступить, я сел в кресло.

— Я не хотсю нитсего плохохо, — канючил Буратино, бегая передо мной по полу и заглядывая в глаза снизу вверх. — Мне нлавится сдесь, нлавятся люди... Надеюсь, и мы вам понлавимся...

— Почему я тебе должен верить? — процедил я сквозь зубы, уже окончательно запутавшись в его «мы» и «я».

— А потсему не долсен? Мы в тсем-то тебя обманули? Или я тебе не нлавлюсь?

— Не нравишься.

— Стланно... — пожал плечами Буратино. — А девотске, котолая была сдесь, я понлавился.

— Что?! — У меня перехватило горло. — Оксана тебя видела?!

— Да. Тсто тут плохохо? Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

Только этого не хватало! Неосознанный страх перешел в ужас, когда я понял, что все это может означать. Еще минуту назад думал, что, отказываясь от работы, ничем не рискую, кроме собственной жизни. Теперь оказалось, что деревянное чучело подобралось к самому дорогому, что у меня было, и. похоже, собиралось этим шантажировать.

— Да я тебя... Не смей больше никогда показываться ей на глаза!

— Это ессе потсему? Я ей нлавлюсь, и она мне тосе. Хы-хы, ха-ха, хи-хи!

Буратино развеселился и запрыгал на одной ноге, как настоящая театральная кукла, играющая роль бесшабашного деревянного мальчишки в спектакле. Веселого для него и жуткого для меня. Создавалось впечатление, что он прочитал мои мысли и теперь откровенно насмехался над моей беспомощностью.

— Ах ты!..

Во мне взыграло ретивое, я стремительно перегнулся через подлокотник кресла, схватил Буратино поперек туловища и изо всей силы швырнул в стену. Осуществил-таки свое жгучее желание.

Однако ничего путного из этого не получилось. Вопреки ожиданию, Буратино не рассыпался в щепу от удара, а беззвучно канул в стену, будто она была голографической иллюзией. Мне даже почудилось, что из стены прозвучал издевательский хохот. Не помня себя от злости, я схватил со столика киянку и швырнул вслед Буратино. Киянка исчезла в стене точно так же, как и Буратино, и я явственно различил шмякающий звук.

— Ага! — победно заорал я и рассмеялся.

Но, как оказалось, рано радовался. Киянка выскочила из стены, как из резиновой пращи, и я еле успел увернуться.

— Ну, погоди у меня! — осатанел я, вскочил с кресла и ринулся в проницаемую стену, абсолютно не думая о последствиях Главное было добраться до деревянной куклы и раздробить ее, чтобы раз и навсегда покончить с поползновениями пришельцев на мою личную жизнь. А там, быть может, и с их экспансией.

Но если для Буратино и киянки стена была проницаемой, то для меня она осталась по-прежнему бетонной. Не знаю, что чувствуют боксеры, когда их отправляют в нокаут, но я сознание потерял не сразу. Врезавшись лбом в бетон, я вдруг ощутил себя лежащим на полу и услышал, как из стены донесся довольный хохот деревянной куклы. И тогда гаснущее сознание рефлекторно отметило сермяжную правоту пословицы: хорошо смеется тот, кто смеется последним...