Сад небесной мудрости: притчи для гармоничной жизни - Майкл Роуч

Как всегда, я думал о своей матери, почтенной женщине, которая прожила в целом очень добродетельную жизнь. Но я помню, как она страшно страдала от рака, который в конце концов убил ее, разорвав ее сердце. А ведь из всех людей, которых я знаю, ее ум менее всего был подвержен воздействию этих ядов: она так редко проявляла гнев или зависть; ее любили почти все, кто знал, и она всех любила; она отдала обучению своих детей добродетели и высоконравственному поведению существенную часть своей жизни. Я еще смог понять, почему такие ментальные омрачения, как зависть, могут разрушить покой нашего ума, но так и не сумел выяснить, какое отношение они имеют к болезням, войнам, нищете и самой смерти.

Когда я снова пришел в Сад во всеоружии новых вопросов, самые жаркие дни степного лета уже были позади, хотя солнце все еще нещадно палило в раскаленном небе. На этот раз у меня не было надежд на визит милых ангелочков, я скорее чувствовал себя боксером, выходящим на ринг, готовым наносить и парировать удары в истинном интеллектуальном спарринге между двумя мыслителями. Мне не пришлось разочароваться: не успел я сесть на скамейку, как через калитку прошагал Его Святейшество Гендун Друб – первый Далай-Лама.

Пятьсот лет назад он родился в семье кочевников, где-то на задворках тибетского царства, никем толком не управляемых, и каждый его жест говорил о решительности и уверенности в себе. Сразу же бросалась в глаза его могучая грудь, выпирающая из-под монашеской накидки, а еще его руки, сильные, с налитыми мускулами, несмотря на то что ему было уже под шестьдесят. Глаза Его Святейшества были широко распахнуты, в них светился недюжинный ум, а лоб был перепахан такими глубокими морщинами – следами многолетних глубочайших же раздумий, – что их легко было по ошибке принять за шрамы от сабельных ударов. Он подошел ко мне и одним ловким движением смахнул меня со скамьи на траву рядом с ней, а сам уселся на мое место, не обращая внимания на свою растрепанную монашескую одежду, и погрузился в размышления.

– А ну-ка отвечай – что управляет этим миром? – заорал вдруг Первый Далай-лама, сразу лишив меня дара речи.

Он наклонился ко мне, в возбуждении тяжело дыша мне в лицо, всем своим свирепым видом требуя немедленного ответа. Я испуганно отшатнулся.

– Я не знаю, я сам сюда пришел, чтобы узнать это, я не уверен, но думаю, что, наверное…

– Думаю! Наверное! Не уверен! – передразнил он. – А теперь я тебе скажу, что управляет миром: те самые дурные мысли, вот что! Те самые дурные мысли и те поступки, которые они тебя заставляют совершать! Вот что! – Он снова выпрямился с видом триумфатора, как будто на серьезных дебатах по философии разбил в пух и прах достойного противника, а не ошеломленного и потрясенного таким началом проповеди скромного сельского библиотекаря.

Я хотел было спросить, как это все работает, но не решался прервать его и благоразумно молчал. Тактика моя увенчалась успехом, ибо он снова разразился пламенной речью, почему-то грозя мне пальцем:

– Мы должны выяснить следующую взаимосвязь – что заставляет тебя совершать тот или иной поступок; что именно ты делаешь при этом и, наконец, почему этот ужасный мир в результате летит ко всем чертям!

Я кивнул и снова стал ждать. Он посмотрел вниз и задумался.

– Как ты думаешь, с чего все это начинается? – вдруг, как всегда неожиданно, прервал он свое молчание.

– Вы это о чем, Ваше Святейшество? Что начинается? В каком смысле начинается? – робко залепетал я. У этого Далай-ламы была странная манера выбивать вас из колеи, задавая вопрос, который вы менее всего ожидали услышать, тем самым лишая вас дара речи. А пока вы в полном смятении, заикаясь и с трудом подбирая слова, искали ответа, который, несомненно, был очевидным для него, он сидел и буравил вас своими глазищами.

– Повторяю последний раз: что заставляет нас делать то, что мы делаем, и говорить то, что мы говорим?

Я задумался на мгновение, и тут меня осенило. Я быстро отрапортовал:

– Мы думаем! Мы сначала думаем, как бы нам сделать или сказать что-нибудь, а потом делаем. Все начинается с мысли.

У Первого Далай-ламы отвисла челюсть от удивления, что я вообще способен дать правильный ответ. На его лице засияла широкая улыбка, которая была достойной наградой за весь предыдущий и – как чутье подсказывало мне – последующий допрос, которому он подвергал меня в эту ночь.

– Правильно! Истинно так! – И он снова глубоко задумался. – Ну и сколько? – вновь возопил он, сверкая глазами и явно ожидая мгновенного ответа.

– Это… как его… а чего сколько-то, Ваше Святейшество? – почти уже шептал я, боясь опять вызвать его неудовольствие.

– Как это, чего?! Мыслей, конечно! – Казалось, он был потрясен моей неспособностью следовать за полетом его мысли. Его нимало не смущало, что он совершенно не утруждает себя выразить этот полет словами, как нимало не смущал его и тот полет, в который отправилась его монашеская накидка от постоянного размахивания руками и бесконечных наклонов вперед-назад, покрывающая теперь скамейку и одинокий кирпич под ней.

– Как много мыслей ты успеешь передумать, пока я щелкну пальцами? – Он выбросил вперед свою ручищу, едва не попав мне в лицо, и немедленно щелкнул. Точно так же поступали великие спорщики, участники философских дебатов, чтобы на несколько тысячелетий повергнуть своего противника в замешательство.

Я подумал, а потом догадался попробовать измерить продолжительность моей мысли в щелчках, после чего с уверенностью заявил:

– Около пяти щелчков, Ваше Святейшество. На одну-единственную мысль приходится около пяти щелчков.

Гендун Друб откинулся назад и скрестил свои могучие руки на мощной груди, которая к тому времени почти полностью вылезла из-под монашеской одежды. Его глаза печально смотрели на меня с какой-то даже болью, а уголки рта резко опустились вниз.

– Думай, – сказал он. – Думай же! Я не имею в виду те цельные мысли, у которых есть начало и конец, как у предложения, мысли, похожие на сформулированный вопрос или готовое решение. Я говорю о тех частицах или обрывках мысли, скорее даже импульсах, которые дают толчок твоим действиям или словам в минуту гнева или страсти! Вот те самые мысли, с которых все начинается! Вот те самые зародыши тех могучих сил, которые создают бесчисленные миры и сферы бытия в нашей вселенной! Отвечай мне, но на этот раз хорошенько подумай! Сколько мыслей возникает, пока я… – И он снова ткнул мне в нос свои приготовленные для оглушительного щелчка железные пальцы и громоподобно щелкнул.

Я было опять растерялся, пытаясь что-то даже подсчитать, но на этот раз он и не ждал моего ответа.

– Шестьдесят пять! – значительно пророкотал он, как будто вещал истину, которая могла бы спасти мир, а может, и правда могла… Твой ум совершает шестьдесят пять законченных дискретных актов мышления за то время, которое мне требуется, чтобы…

Грозный щелкунчик поднял руку, а я обреченно закрыл глаза и чуть было не заткнул уши, чтобы окончательно не оглохнуть от очередного грома, но вместо этого в воздухе повисла зловещая тишина. Выждав с минуту, я приоткрыл один глаз и увидел, что рука его тоже повисла в воздухе с пальцами в положении полной боевой готовности… Однако выстрела так и не последовало, потому что ум его убежал уже вперед, и он, как частенько с ним бывало, совсем забыл, что собиралось делать тело.