Ностальгия по черной магии - Венсан Равалек

Я подождал в тревоге, не рассеется ли этот новый мираж, но ничего подобного не случилось. ни дыма, ни прочей абракадабры, колодец был вполне реальный, чуть дальше шла асфальтированная дорога, виднелись развалины фермы, разрушенной явно не так давно, среди обломков я нашел топор и большой нож, незримый пес явился опять, а за ним ведьма, она подавала мне знаки, вперед, пошел, за работу, и я пустился дальше, голова была пуста, я был как паяц, болтающийся при каждом толчке, в помрачении, на сей раз граничащем уже с утратой самого себя, того, что я всегда считал стержнем своей личности: способности принимать решения.

Дорога вилась по равнине, точно длинная черная лента, осторожно положенная поверх полей, прежде, должно быть, изобильных и плодородных; временами у меня были галлюцинации, мне виделись возникшие из пустоты гигантские портики, необъятные металлические воротца для крокета, под ними непременно надо было проскочить, я увертывался, и тут появлялся громадный деревянный шар, я различал на нем все сучки и трещинки, он катился на меня, заставляя бежать, бежать сломя голову, а я и без того устал, я хотел сойти с дороги, с меня хватит, но незримый пес бросался на меня, ведьма пихала метлой, и мне пришлось пройти под первыми воротцами; немедленно включился какой-то сложнейший, дьявольский механизм: мои родители и сестра висели на крючьях; когда я пересек роковую черту, они упали вниз, на острые колья, их немые вопли оледенили меня ужасом и страхом; шар позади меня остановился, воротца не пропускали его, я бросился дальше, вглубь; у сестры пика вошла под подбородок и вышла у носа, ее окровавленное лицо приобрело гротескное выражение, а я бежал, бежал так быстро, как только мог, бежал и кричал.

Вокруг полыхали электрические разряды, раздавались крики и стоны, небо над моей головой набрякло грозой, напряжение в столько вольт, что нож и топор, которыми я все размахивал, казалось, одновременно и кривились, и уплотнялись, на моем пути толпились причудливые персонажи, мои кузены, наш сосед, которого мы забавы ради дразнили, когда я был маленький, и который дал мне пощечину за то, что я стащил велик его дочки, мясник, на которого я нападал с пластмассовым мечом, весь этот мир выглядывал и говорил мне ку-ку, словно зрители чудовищного Тур-де-Франс; старики, сотни стариков, которых я ограбил, обобрал, напичкал тысячей лживых россказней, вся изреченная чепуха возникала зримо, плавала в воздухе; под вечер гонка кончилась так же внезапно, как и началась, я смог передохнуть в гостинице-баре-ресторане, естественно, пустом, но там оставалась заначенная консервная банка и немного апельсиновой фанты; я уснул без сновидений, вымотанный настолько, что даже думать было невозможно, а наутро вся эта петрушка повторилась: за работу, за работу, – ведьма щипала меня, а пес кусал, – за работу, подонок, за работу; я попытался ударить их топором, но лезвие прошло сквозь пустоту, мой мир населяли лишь призраки, воспоминания и видения, я перешел в иное измерение, в безумие, собачьи клыки снова разодрали мне лодыжку, и я опять побежал.

Чистилище – должно быть, я каким-то загадочным образом оказался в этом странном месте, описанном католиками, в преддверии ада; напрасно я тужился и напрягал память, мне не удавалось вспомнить, что точно имеется в виду – то ли после него обязательно следует самое худшее, то ли рай тоже возможен; беги, мразь, беги – люди на обочине, моя собственная семья, мои друзья швыряли в меня мусором, камнями, дразнили, – беги, падаль, беги, подонок… но я, на сей раз действительно без сил, затормозил, меня ждала верная смерть, меня задавит, но лучше так, чем этот бред; я обернулся, шар, что преследовал меня, был уже не из дерева, а из плоти, плоти всех, кого я видел со вчерашнего дня, сплавленной в блевотную жижу, в чудовищную мертвецкую вонь, оттуда торчали руки, головы, с высунутым языком, задыхающиеся, слипшиеся в плотную кашу, из которой время от времени, в зависимости от наклона шара, возникали черты тех несчастных, что гнались за мною.

Но хуже всего было то, что мерзкое, неописуемое ощущение смерти и разложения шло не извне, не от всего этого кошмарного сплетения трупов и умирающих, а из самых сокровенных глубин моего «я», моей изначальной сущности, приходилось с грустью признать: да, я попросту проклят, осужден на адское пламя, обречен вечно гнить изнутри, мне конец.

Я даже не представлял, что можно так устать.

Наум пришла мысль о карме, и я спросил себя, каких же пакостей надо было мне натворить в прошлом, чтобы нынче докатиться до такого состояния.

К полупрозрачным привидениям, по-прежнему несущимся по дороге, добавились саддху, почитатели Шивы, чье присутствие я ощутил в ту ночь, когда спал среди трупов.

Шар из расчлененной плоти покатился быстрее, я хотел было остановиться, чтобы он раздавил меня и я наконец исчез, но страх пересилил, и я нечеловеческим усилием еще прибавил скорость.

Какая-то сила завладела мной, подменила собой мою волю.

Этот кошмар длился неделю. За семь дней я повидал всех, кого встречал с момента своего рождения, и еще множество других людей, незнакомых, ужас начинался с утра – за работу, за работу – и кончался вечером, с паузой для второго завтрака, обеденный перерыв, ха-ха, всякий раз мне полагался небольшой сэндвич или зверушка и немножко воды, какая-нибудь крыса, подброшенная Святым духом, заботящимся, чтобы жертва не умерла с голоду, строгий минимум, только чтобы выжить; вечером я проваливался в черную кому, которую иногда прорезало смутное ощущение, что я ореховая скорлупа и какие-то чужие силы раскалывают меня пополам, ко мне подлетала тарелка и выбрасывала за борт веревочную лестницу, помогите, я вас умоляю, помогите, пожалуйста, но инопланетяне оставались глухи к моим мольбам, так или иначе они уже улетели, скорлупа закрывалась, и снова начиналась страшилка с ведьмой, она трясла меня – за работу, за работу, – и я опять бежал кросс.

Моя жизнь, моя судьба разматывалась перед глазами, словно бесконечная лента страданий, адский рулон кальки, на которой с жестокой ясностью отпечатывались все до единого закоулки моего бытия, чистилище, и искупление, и очищение, и страдание, кои в то же время суть радость, ибо ничто, кроме Небесной радости, не сравнимо с радостию душ, сгорающих в очистительном огне любви, чей-то зычный голос орал мне это в уши, обрывки печатного текста, неизвестно откуда взятого, возникали у меня перед глазами, дабы достигнуть блаженства, должно переступить порог смерти, нельзя быть Богом, не отринув прежде самого себя, эта фраза возвращалась снова и снова, словно лейтмотив, мантра – беги, беги и думай, повторяй священные заповеди, – у меня не было даже сил послать их в задницу.

А потом, слава богу, поскольку все имеет конец, в том числе, видимо, и вся та мерзость, что предшествует аду, полупрозрачные силуэты привидений вдруг исчезли, чудовищный шар остановился, и я продолжал мчаться вперед уже без них; вопли ведьмы постепенно затихли, и сельская местность, походившая вначале на Сибирь после ядерного взрыва, вновь обрела краски: по обычному календарю сейчас должен был быть конец лета, и в самом деле, там и сям стояли деревья, яблони, сливы, и на них – у меня даже свело челюсть от слюноотделения – висели фрукты, спелые фрукты, так и ждавшие, когда я протяну руку и сорву их; я чувствовал себя словно после болезни, мне, конечно, досталось, но теперь все пойдет путем, жизнь вновь вступает в свои права, осложнения после тяжелого гриппа испарялись словно по мановению волшебной палочки, я это чувствовал нутром.