Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

никогда особо не нравились загадки — они слишком неоднозначные. У головоломки есть лишь одно верное решение, даже если существует множество способов к нему прийти. — Я собираю ряд. — У ворона и письменного стола много общего. Прежде всего, они оба состоят из материи. Оба они тяжелее травинки.

— Конечно, но у хорошей загадки только одна разгадка, которая, как только ее найдешь, кажется такой очевидной. Как будто все разом встает на свои места.

Я задумываюсь.

— Ладно. Загадай мне какую-нибудь.

— Ну хорошо, вот тебе простая: «Зубов много, а ничего не ест».

— Труп.

Он содрогается:

— Это расческа, боже мой!

— Мой ответ тоже подходит.

— Да, но… — он тихонько вздыхает. — Ладно, вот тебе загадка получше: «Человек построил дом, все стены которого смотрят на юг. К нему в дом забрался медведь. Какого цвета медведь?»

Я сильнее зажимаю пальцами кубик:

— Как вообще кто-то может разгадать эту загадку? Эти данные даже близко не связаны. В любом случае, не бывает такого дома, чтобы все стены смотрели на юг. Это невозможно.

— Точно?

— Разумеется. Только если… — я сдвигаю брови, задумываясь. — Только если этот дом не на Северном полюсе. А это значит… что это полярный медведь. — Осознание приходит разом: — Медведь белого цвета.

— Ну вот видишь!

Я хмыкаю в знак несогласия:

— Хорошо. Теперь я понимаю, о чем ты. Но последняя загадка была больше похожа на логическую задачку.

Он тихо усмехается:

— Ну, может.

Странно, как быстро мы втянулись в разговор после всего, что произошло. Мне этого очень не хватало.

Перед глазами у меня появляется картинка: Стэнли один сидит на скамейке и плачет.

— Стэнли… помнишь тот день, когда ты выбросил телефон в пруд?

Улыбка исчезает с его лица:

— Помню.

— Зачем ты это сделал? — Я уже спрашивала один раз, но тогда он ответил, что просто по глупости и что это неважно. Но должна же быть причина.

Он соединяет руки.

— У моей мамы был рак, — отвечает он. — Она долго болела. Через какое-то время рак распространился в мозг. И они не могли прооперировать. Сказали, что, если вырежут опухоль, мама останется овощем. Без сознания. Она этого не захотела.

Меня пронзает острая точечная боль — где-то между сердцем и горлом, словно в меня впился рыболовный крючок.

— Она знала, что ей осталось совсем немного, поэтому легла в «Элкленд-Медоуз», чтобы они ухаживали за ней. Они на этом специализируются.

Свет от луны делает темные круги у него под глазами еще темнее, впадины на его щеках — еще глубже.

— Однажды боль стала настолько невыносимой, что они спросили, хочет ли она оставаться в сознании или просто уснуть на все время, что ей осталось. Она решила, что хочет уснуть. И мы попрощались. Я выбросил телефон, потому что теперь в нем совсем не было смысла — кому бы я стал звонить?

Бледная полоса дневного света все еще полыхает в небе, но луна уже вышла. Она то скрывается за облаками, то выныривает снова, окруженная серебристо-белым ореолом. Черные и жемчужные сумрачные тени паутиной растягиваются на траве.

— Мне очень жаль, — говорю я. Это единственные слова, которые я нахожу.

— Все в порядке, — отвечает он.

На самом деле не в порядке. Слов недостаточно.

Я начинаю тянуться к нему, затем останавливаюсь. Я придвигаюсь ближе к нему и беру его руку. Его пальцы вздрагивают, затем обвивают мои. Его руки кажутся хрупкими, как птицы, кости — вытянутыми и тонкими, кожа — раскаленной. Он легонько сжимает мою руку.

— Ты никогда не рассказывал мне, — слова слетают с моих онемевших губ в холодный воздух. — Почему.

— Казалось нечестным все это на тебя вываливать. И я не хотел тебя напугать. Ты… ты, кажется, мой единственный друг.

Снова это слово. Эмоции закипают под кожей, неприятные, словно к центру грудной клетки направлены сотни тонких проводков и кто-то их дергает, заставляя все нутро вибрировать.

— Странно это признавать вот так вот — на пустом месте, да? Но да, я одиночка. Звучит лучше, чем сказать как есть: «ботаник без социальной жизни».

Мне не удается это усвоить:

— Но ведь ты же общаешься с людьми в колледже, не так ли.

— Бывает. Но это другое. Мы обсуждаем передачи по телику, которые нам нравятся, или музыку. Мы не разговариваем вот так.

Я ничего не отвечаю. Я пытаюсь справиться с дыханием.

— Кажется, я только что вывалил все это на тебя. Именно этого я и боялся. Боже. Прости.

Он все время извиняется.

— Я плохой друг тебе, — говорю я.

— А вот и нет. Ты несколько раз оставалась со мной до четырех утра, потому что я не мог уснуть. Помнишь?

— Ну, у меня не было занятий получше.

— Ты все время обесцениваешь свою доброту. Почему тебе так важно, чтобы другие думали, что ты приятный человек?

— Я не приятный человек.

— Ну, здесь я с тобой не соглашусь.

Я выпускаю его руку, мои пальцы внезапно замерзли.

— Я этого не умею, — шепотом говорю я.

— Чего «этого»?

— Вот этого всего.

Он едва заметно улыбается.

— Думаю, будем действовать по обстоятельствам, — он закусывает нижнюю губу. — Хочешь пообедать завтра вместе?

— У меня работа.

Он опускает глаза.

— Но, может, мы можем поужинать вместе, — продолжаю я.

Его дыхание прерывается.

— Серьезно? В смысле, здорово! Прекрасная идея!

— Хочешь, снова пойдем в «Бастерз»… или еще куда-нибудь.

— Вообще-то, я думал… может, ты придешь ко мне в гости?

Я моргаю и поворачиваюсь к нему. Несколько секунд я не могу ничего ответить от удивления.

— На самом деле я неплохо готовлю, — добавляет он.

Что может означать это приглашение? Что это будет означать, если я соглашусь?

— Мы просто поужинаем вместе, — говорю я. — У нас не будет секса.

Его щеки заливаются краской.

— Ну да. В смысле, нет, конечно.

— Что именно, — спрашиваю я.

— Это вопрос?

— Да.

— Прости… так ты спрашиваешь меня…

— Я хотела бы ясно обозначить границы, — говорю я. — Я никогда раньше не оказывалась в подобной ситуации, поэтому мне нужно понимать, чего ты ожидаешь.

Его лицо становится ярко-красным.

— Я просто хочу приготовить для тебя ужин. Честно. Я не планировал к чему-либо тебя склонять. После вчерашнего я подумал, что нам не стоит торопиться.

Я вытягиваю из рукава торчащую нитку.

— Остаться друзьями, ты хочешь сказать.

— Если ты этого хочешь.

— Хочу ли я этого?

У животных все намного проще. У людей все так запутанно и неоднозначно. Есть люди, которые остаются друзьями и никогда не занимаются сексом. Есть друзья с привилегиями, у них есть секс, но они не обременяют себя другими аспектами отношений. И наконец, есть романтика, которую я вообще не понимаю.

Все это кажется опасным.