Пропавший батальон. Обыкновенная мистика - Евгений Филатов

Она понимала, что все людские недостатки, которые у других разбросаны по телу, у нее собрались в сухой ручке, в остальном она была идеалом северной женщины: сильная, высокая, верная, гордая, спокойная. Нет, не спокойная. Страстная. Уж она-то сможет доказать Болеславу, что лучше нее на всем острове не сыскать. На Празднике она его получит, он будет принадлежать ей одной. Она будет неистово молиться Яровиту, а если он не поможет, то обратится за помощью к Чернобогу, запретному идолу, который помогает ведунам и знахарям. Да и какая разница, кто ей поможет, лишь бы она получила того, кто занимает ее мысли и не дает ей покоя. И она готова заплатить любую цену.

Может, он не замечает ее из-за сухой руки? Этого, конечно, не исправить, но она будет молиться идолам, которые всегда помогали ее сородичам добиваться целей, побеждать в сражениях, преодолевать невзгоды и неурожаи.

Любомира решительно встала, отряхнула подол своей холщовой рубахи и зашагала к капищу.

2

Этот взгляд не давал покоя Болеславу ни днем, ни ночью. Черные глаза жгли его, проникая до самых потаенных уголков сознания. Он, как заколдованный, вспоминал еще и еще эти мгновения, когда он почти прикасался к княжне, стоя возле ее скакуна. Но самым ценным воспоминанием было то, что она обернулась и подарила ему еле заметную улыбку. Или ему это только привиделось? Нет, она ему улыбнулась, такая гордая и величественная, его госпожа! Он бы отдал всё на свете, чтобы быть рядом с ней, но это невозможно. Она знатная потомственная княжна, дочь могущественного князя Теслава, хозяина замка Каренц и всего острова Рюген. А он, Болеслав, простой селянин, просто никто. Тряхнув несколько раз головой, пытаясь отогнать навязчивые мысли, он принялся за работу, чтобы хоть как-то отвлечься от образа Казимиры, всё более и более овладевавшего его сознанием.

Староста прервал его размышления и послал в лес присмотреть сухие деревья для праздничного костра, вокруг которого будет водить хороводы молодежь. Этот Праздник завершал весенние труды на полях и огородах севера острова, которые возделывали испокон веков его предки-руяне. Более веселый праздник трудно найти. В каждом селении молодежь водит хороводы, постепенно входя в странное состояние, когда отступает стыд. Прочь сбрасывается одежда, все пьют пьянящий мед, танцы становятся всё более ритмичными, каждый может найти себе пару или на час, или на всю жизнь, ну или, по крайней мере, до следующего Праздника.

Болеслав не хотел этого Праздника – никакая селянка не заменит ему того сладкого мгновения, когда он смотрел в бездонные черные глаза. Что же делать? Разум говорил – оставь, это невозможно! Сердце возражало – всегда есть шанс, а вдруг?..

С этими мыслями он углубился в лес, сам не замечая, куда бредет. Пора приниматься за работу, вот он приметил покосившееся засохшее дерево. Будет ярко гореть в праздничном костре! Болеслав вытащил из-за веревки, заменявшей ему пояс, острый топор и принялся рубить под корень старый ясень, который вздрагивал под каждым ударом. Довольно быстро ему стало жарко, он скинул рубаху, поплевал на ладони, взял топор двумя руками и размахнулся.

– Кто тебе разрешил рубить мой лес, смерд? – резкий окрик заставил Болеслава вздрогнуть и резко обернуться. Прямо перед ним на вороном коне сидела княжна. Конь стал фыркать и бить копытом. Казимира раскраснелась от быстрой скачки, капюшон накидки съехал с ее головы, черные кудри растрепались по плечам. Узнав Болеслава, княжна на мгновение смутилась, но тут же овладела собой и продолжила:

– А, это ты, кто так дерзко подал мне перчатку на днях? Как твое имя и откуда ты родом? – лицо княжны немного смягчилось, и уголки рта обозначили легкую улыбку.

Болеслав словно потерял дар речи, он ожидал увидеть кого угодно, хоть лесную нечисть, но никак не госпожу. Наконец преодолев оцепенение, он выдавил из себя дрожащим голосом:

– Госпожа, мое имя Болеслав. И родом я из северных земель, мы служим вашему батюшке, да пошлют боги ему долгие лета!

– Вот так ты служишь моему отцу? Лес без спроса рубишь? А может, ты браконьер? – уже открыто улыбалась Казимира, подшучивая над ошеломленным Болеславом.

– О госпожа, меня послал наш староста найти высохшие древа для праздничного костра, а ему разрешил управляющий вашего батюшки, – заикаясь, отвечал юноша, уронив топор.

Княжна откровенно рассматривала красивую фигуру полуголого Болеслава, мышцы которого после работы налились, и походил он больше не на крестьянина, а на могучего воина, коими всегда славилось племя руян. Ее взгляд был совсем не таким, как у девушек из селений, которые бросали мимолетные взгляды из-под опущенных ресниц. Она сверлила его своими черными горящими глазами, прожигая дыру в его душе.

Казимира с легкостью соскочила с коня и оказалась рядом с Болеславом. Она была чуть ниже довольно высокого юноши, который застыл подобно деревянному идолу. Молча княжна подняла правую руку и положила свою изящную ладонь на влажную грудь Болеслава, слегка провела по ней и отняла пальцы. Затем посмотрела на свою мокрую ладонь и молвила:

– Вообще-то ты должен стоять на коленях перед своей госпожой.

Юноша, очнувшись от чар, поспешно упал на колени и склонил голову.

– Подними голову и смотри мне в глаза! – мягко, но властно приказала княжна.

Болеслав медленно поднял голову и впился глазами в горящие «уголья» Казимиры.

– Слушай меня, Болеслав, – продолжала княжна, – завтра ты мне нужен в замке, у нас много работы, придешь с рассветом, я найду тебе занятие по твоей силе.

– Но, госпожа, староста мне…

– Ты мне перечишь? – вскинув черные брови, усмехнулась Казимира.

– Простите меня, госпожа! – повиновался Болеслав.

– Жду тебя завтра! – княжна вскочила в седло, круто развернула скакуна и одарила стоящего на коленях юношу еще одним обжигающим взглядом, от которого у него перехватило дыхание.

Болеслав хотел было ответить, но скакун, выбивая копытами мерную дробь, уже унес его госпожу. Он простоял так же еще некоторое время, обдумывая свое счастье. Затем инстинктивно прикоснулся к груди, которой мгновение назад касалась ее рука. Это место жгло сладким огнем, как будто дурманящий отвар трав старой Отшельницы пролили на свежую рану, боль смешалась с томлением и ожиданием небывалого наслаждения.

– Казимира… – простонал юноша. – Ты должна стать моей! Только моей!

Но он тут же спохватился, что зашел слишком далеко в своих мечтаниях. Что он себе возомнил? Что она, благородная госпожа, княжна, дочь правителя, может видеть в нем, простом селянине, что-то большее, чем просто работника? Если она довольна его работой, то может бросить ему хлеб своей рукой или серебряную монету, а если он провинится или будет недостаточно усерден, то получит плеткой, которую она так уверенно держит в своей изящной руке. И это в лучшем случае, – хуже, если его будет пороть здоровяк надсмотрщик, который заправлял в замке плененными рабами. Он-то не знает жалости, спустит с любого три шкуры!