Женский клуб - Това Мирвис

самостоятельно. С другой стороны, получаешь ведь и некоторую свободу. Ты знаешь, что выполняешь мицвот потому, что хочешь этого. А если решишь отказаться – тоже только твое дело. Но, похоже, Бат-Шева искала место, где это не было бы только ее делом, где община помогала бы быть религиозной.

– Не хочу вас разочаровывать, но в маленькой общине все не так просто, – сказала Наоми. – Может, не стоит вам этого говорить, но я вполне хлебнула здесь проблем.

И Наоми принялась рассказывать о том, как часто она ощущала себя здесь чужой, как легко можно почувствовать себя одиноким, даже зная всех вокруг… Вдруг она сообразила, что уже был случай, когда подобные речи стоили ей больших неприятностей. Как-то одна семья (Шайнберги? Райнберги? Кто ж теперь вспомнит?), подумывая о переезде из Филадельфии, приехала осмотреться в Мемфисе. Они всем понравились, и каждый постарался рассказать, какая здесь чудесная община: люди дружелюбные, дома недорогие, еврейская школа отменная.

Каждый – за исключением Наоми. Она пригласила жену из той пары на обед и честно ответила на все ее вопросы. Правда в том, что школа была недостаточно серьезной: оценки за экзамены в старших классах пугающе плохие. И никаких культурных развлечений здесь тоже не было, одно кино. А если среди местных нет родственников, очень сложно встроиться в общину. Неудивительно, что после этого семья предпочла переехать в Бостон. Выявить источник вредоносных сведений не составило труда, и мы были в бешенстве. Как смеет Наоми плохо отзываться о нашей школе и о нашей общине? Даже если это и правда, зачем выносить сор из избы?

Бат-Шева молчала, и Наоми подумала: может, она опять зашла слишком далеко?

– Конечно, не для всех оно так. Многие обожают Мемфис и другого места для жизни вообще не представляют, – добавила она.

– Надеюсь, – невесело усмехнулась Бат-Шева.

Она хорошо знала, что значит выделяться из толпы, но также и каково это – нуждаться в корнях. А Наоми разговор о других краях напомнил о том, что ведь она, в конце концов, может уехать из Мемфиса. Это пробудило томительное желание оказаться где-нибудь, где прошлое не привязывает ее к тому, что не она для себя выбирала. Когда, доев йогурты, они поднялись из-за стола, Наоми все еще пребывала в размышлениях о неведомом новом городе, который, возможно, ждет ее где-то впереди.

Неделей позже Рена Рейнхард разбирала шкафы, как было у нее всегда заведено в августе. Она гордилась своей четкостью и аккуратностью. Ей был важен полный порядок – тогда знаешь, где что и даже кто находится. В куче вещей, из которых выросла Браха, младшая дочка, лежало синее бархатное субботнее платье с белым кружевным воротником, темно-зеленое платье принцессы, розовая водолазка с юбкой в тон. Вся одежда в идеальном состоянии – девочки Рейнхард пошли в мать, такие же аккуратистки. Рена не хотела выбрасывать такие прекрасные вещи. Обычно она отдавала всё племянницам, но им не то чтобы нужно. У них шкафы ломились от собственной дорогой одежды. Найти бы кого-то, кому они на самом деле пригодятся, и Рену бы не мучила совесть.

И тут она вспомнила про Аялу. Рена всегда замечала и пятно на ее платье, и когда девочка ходила в одном и том же два дня подряд. Она не думала, что у Бат-Шевы много денег, и от этого чувствовала себя еще хуже, стыдилась большой зарплаты мужа, роскошного дома, дизайнерской одежды детей. Твердо решив помочь, она сложила вещи в пакет и отправилась к Бат-Шеве.

– Хорошо, что я вас застала. У меня Браха выросла из этих вещей, и я подумала, может, они подойдут Аяле, – сказала Рена, когда Бат-Шева открыла дверь. Она покраснела, волнуясь, что Бат-Шева смутится или обидится на предложение.

– Так мило, что вы подумали про нас, – ответила Бат-Шева, пропуская ее. Рена зашла в дом.

– Иди-ка сюда, солнышко, – позвала она Аялу. – Давай посмотрим, подойдет ли тебе. – Она достала бархатное платье и приложила к девочке. – Идеально. Как я рада, что Аяле они пригодятся! Браха так быстро растет, я за ней не поспеваю.

Аяла провела пальцем по бархату и потерлась о него щекой. Даже когда Рена прикинула остальные вещи и убрала их обратно в пакет, Аяла не отпускала платье.

– Хотите чаю? – предложила Бат-Шева. – У меня остался кусок пирога с субботы. Он, наверное, немножко подсох, но, думаю, все еще вполне хорош.

– Просто чаю, благодарю, – согласилась Рена.

Пока Бат-Шева ставила на кухне чайник, Аяла взяла пакет с одеждой и села на пол. Вынула вещи и разложила их на коленках, пробуя на ощупь разные материалы. Воспользовавшись моментом, Рена осмотрелась. «Дом человека – как его собственная фотография», – любила повторять она. Пусть это и было написано в каком-то женском журнале, Рена все равно считала, что это на сто процентов верно. Ей хватало и пяти минут в гостиной, чтобы многое понять про хозяев. Например, в доме Хелен Шайовиц мебель была покрыта чехлами, а на деревянных столах лежали толстые пластиковые подставки. Это указывало на нервный характер Хелен. Гостиная Бесси Киммель уставлена крохотными стеклянными макетами всех мест, где она побывала. Рена полагала, что Бесси боялась забыть, где путешествовала, и покупала сувениры, чтобы прошлое не ускользнуло от нее.

Рена начала осмотр дома Бат-Шевы с прихожей. По стенам в ней выстроились книжные полки, набитые книгами, о которых Рена слыхом не слыхивала. Она пробежалась по названиям. Там были книги по еврейской духовности, иудаизм для начинающих, сравнительная религия, книги по самопознанию, медитации, по искусству как средству для исцеления души. Рена не имела дела с такого рода литературой и, сочтя, что все равно ничего не поймет, двинулась дальше.

Следующим пунктом была гостиная, обставленная более чем скупо: один лишь красный диван с лоснящейся от времени бархатистой обивкой да журнальный столик из стекла, положенного на белый ящик из-под молока. Хотя Бат-Шева жила здесь уже месяц, она так до конца и не распаковалась. В каждом углу стояли коробки, из которых торчали башмаки, пледы и маленькие картинки в рамках. Комнате явно не помешала бы хорошая уборка: мало того что повсюду громоздились коробки, так еще посреди комнаты красовались сандалии Бат-Шевы, были раскиданы игрушки Аялы, а пол и столешницу давненько не протирали.

А стены, наоборот, больше походили на музей. Все они были увешаны огромными картинами. Чистые абстракции, ни людей, ни пейзажей, только смелые цветные мазки поперек холстов. Рена встала напротив и прищурилась. Может, если отойти подальше, будет понятнее. Она сделала шаг назад и все еще изучала картины, когда в комнату вошла