Огненная река - О Чонхи

— Извини, если я помешал тебе.

Как только его рука коснулась моего плеча, я тут же почувствовала, как во мне с треском порвалась туго натянутая струна. У меня потемнело в глазах. Я подумала, что Хансу хочет меня обнять. Вдохнув запах алкоголя, я вышла из комнаты. Он высунул голову в коридор, удивлённо посмотрел на меня, сказал «до свидания» и хлопнул дверью.

Я ещё немного постояла.

— Ты чуть не прищемил мне нос!

Повернувшись, я медленно пошла по бетонному коридору. Даже при свете дня старая лестница этого ветхого здания была темна и опасна. Стараясь не оступиться, я осторожно делала каждый шаг.

«Иди домой и займись ребёнком»? Мой муж довольно часто так говорил. Услышав это, я бледнела и отвечала довольно резко, но без дрожи на сердце от гнева и оскорбления: «Конечно! Если бы мне было о ком заботиться, я бы так и сделала!» Но теперь рядом со мной больше нет людей, кто так относился ко мне. Все знакомые считают, что при мне говорить о муже и ребёнке — большая бестактность. Все касаются этой темы с большой осторожностью. Впрочем, такая реакция лишь показывает, что они не хотят вреда, и прежде всего, себе.

Сонхи, которая так мило пела «Бабочка, бабочка, давай полетим на гору Чхонсан», наверное, уже ходит в детский сад. Теперь она будет петь вместо «Бабочка, бабочка, давай полетим на Чхонсан» — «Бабочка, бабочка, прилетай сюда».

Бабочка, бабочка, давай полетим на гору Чхонсан

Бабочка-парусник, ты тоже полетишь с нами

Кленовые листья опали из-за сильного инея

в октябре…

Когда я спросила мать, где находится Чхонсан, она мне, маленькой, совершенно спокойно ответила, что это то место, куда отправляются после смерти, сунула в рот сигарету и прикурила её от спички.

Снежинки стали крупнее. Сначала я хотела вынуть из кармана шарф, но, вспомнив, что оставила его в мастерской, подняла воротник пальто и втянула голову в плечи.

«Иди займись ребёнком»? Я тяжело вздохнула и подумала, знает ли Хансу, что я живу отдельно от мужа, оставив дочь у его родителей. Если даже он и знал об этом, то, наверное, сказал без злого умысла. Это просто его привычка говорить о жизни, думая, что человеческое существование подобно реке — течёт и течёт, и нет ничего интересного. Мы вместе с ним два-три раза пили сочжу, и я напивалась до того, что даже не помнила, где и как мы расставались. Оба раза было одно и то же. Склонившись на его плечо, я горько плакала, а потом мне долго было стыдно.

Мы с мужем пока не нашли выхода из создавшегося положения и жили отдельно. Я стала много и беспробудно спать, и ещё у меня появилась привычка: когда напивалась, я пела «Бабочка, бабочка, давай полетим на гору Чхонсан», звала дочь и плакала. Я знала, что это плохо, но мне не удавалось с этим справиться. Однажды кто-то в компании, где я пила, сказал мне об этом, и я так сильно сжала пальцы в кулак, что на ладони остались следы ногтей — так мне захотелось задушить этого человека, сидящего напротив.

Наверное, и Хансу знал, что у меня есть такая привычка. Точнее, он, возможно, знал мелодию Синави[10], в которую я плотно куталась по ночам, когда цвела магнолия в моей душе. Поэтому, наверное, он иногда говорил мне с насмешкой: нарисуй магнолию-мандалу.

— И долго ты так будешь плестись? Ты идёшь так, будто собираешься дойти до края Земли.

Я оглянулась. Хансу стоял рядом и тяжело дышал.

— Я наблюдал за тобой. Ты так медленно шла, что я не мог не догнать тебя.

У него было хорошее настроение и довольный вид, видимо, оттого, что успел меня догнать. Казалось, он как будто говорил: ты специально так медленно шла, ведь ты догадывалась, что я наблюдаю за гобой из окна. Я не находила подходящего ответа и от этого нервничала.

— Ты что, собираешься просто так уйти в такую метель?

Вместо ответа я слегка улыбнулась. А потом пошла следом за Хансу, глядя ему в пятки, а он гордо вышагивал впереди. Снег таял и стекал с волос по щекам, и мне пришлось идти, низко наклонив голову. По его поведению было видно, точнее, он вёл себя так, будто не собирается ограничиваться одним лишь чаепитием. Он то и дело заглядывал в ресторанчики, которые ещё не открылись. Но я решила: «сегодня нельзя» и, тряхнув головой, как бы подтверждая своё решение, пыталась подавить в себе ставшее жгучим желание.

…Я уже давно знал, что ты живёшь у родителей. Лишь теперь, убедившись в этом, пишу тебе письмо. Со вчерашнего дня я начал считать, сколько времени осталось. Двадцать восьмого числа я выезжаю отсюда…

Подняв голову, я смахнула капли, текущие по лицу. Хансу шёл впереди и тоже постоянно доставал носовой платок и вытирался, видимо капли стекали на шею. Платок был таким грязным, что невозможно было определить его изначальный цвет. Это бросилось мне в глаза; наверное, потому что осталась привычка заботиться о мужчине. Я случайно замечала такие вещи, как дырки на носках, нежные полоски грязи на воротниках, несвежие платки. Это меня волновало, хотя и не касалось.

…Давай уедем из города и купим дом с большим садом для нас троих — меня, тебя и Сонхи. Я копил деньги, чтобы купить такой дом. Как подумаешь, на какую ерунду человек иногда тратит свою жизнь…

…Дорогая моя, я тебя люблю и надеюсь, что мы сможем заново начать жизнь вместе. Мы будем счастливы, как никогда! Здесь я страдал. Каждую ночь, когда мне не спалось от полчищ малярийных комаров, я ненавидел свою глупость. Я хочу домой…

Я опять подняла голову и вытерла воду, заливавшую лицо. Муж пишет издалека, из глубины Африки о том, что хочет вернуться, и мы сможем начать всё заново. Но так не бывает. Желание начать заново — это обычно всего лишь слабая надежда что-то изменить. Три года назад, уходя и оставляя ему Сонхи, я сказала ему то же самое. Муж не уговаривал меня. Но когда я действительно ушла, он назвал меня злой и отвернулся от меня.

Как и другие женщины, которые узнали, что у мужа есть любовница, я тоже хотела пойти к ней, разбить зеркало ночным горшком, разорвать одеяло в клочья и оттаскать её за волосы. Но вместо этого по ночам, когда муж не возвращался домой, я ждала его в тёмном переулке. Во время дождя я стояла до темноты и крутила зонтик, как вертушку на палочке. И в такие ночи мать приходила ко мне, и так свежо выглядела, будто её только что вымыли.

Мать жила одна в другом доме. Я никогда не жила с ней, поэтому это не казалось мне странным. А в моём доме были отец, мачеха и её дети. Никто из них не скрывал мать от меня. Она тяжело перенесла роды, её парализовало, а потом в неё вселился дьявол.

Везде, где проводился шаманский обряд кут, всегда можно было увидеть мою мать в традиционной синей кофте, в красной юбке, в длинном тёмно-синем халате без рукавов квэчжа и в чёрной меховой шапке, что носили слуги времён династии Чосон; в руках она держала веер и колокольчик. Мать, которая отличалась крупным телосложением и высоким ростом, легко, не раня себя, бегала по острым ножам, а после обряда падала и не могла подняться. Её ноги были бессильны, и передвигалась она только в инвалидной коляске.