Человек без души - Игорь Борисенко

И тем не менее, несмотря на постоянное доказывание собственной правоты, Дальвиг никак не мог признаться себе, что стал убийцей. Что же это такое? Почему так ноет в груди, почему мысли не хотят покинуть порочного круга и помчаться дальше? Ведь это было справедливо, разве нет? Месть тем, кто равнодушно допустил смерть отца, бесчестье матери, кто всемерно участвовал в травле самого Дальвига. Если бы Сима устроил публичную казнь, Кальвин Геди, его мать и отец с радостью присутствовали бы там и рукоплескали палачу. Зачем же теперь мучиться? Дальвиг тяжело вздохнул и перевернулся на бок. Дурацкие метания. Глупый разум, никак не желающий принять новых реалий. Проклятые чувства, которые пытаются вмешаться в события и извратить их сущность! Во имя своей мести, в память о тех, кто похоронен под кривыми надгробиями у замковой стены, Дальвиг должен забыть метания и страдания. Его ум должен быть холодным и спокойным. Он не имеет права проиграть, потому как он – последний, кто помнит. Последний, кто в силах сражаться.

Дневной свет мерк. Из углов комнаты, из-под стола и кровати сочились похожие на серый туман сумерки. Какая-то громкоголосая птица выводила трель, усевшись на стену неподалеку от окна. Отчаявшись успокоиться, Дальвиг поднялся и зажег лампу. В большой Книге еще оставалось много непрочитанных страниц: он принялся листать их, будто надеялся, что там найдет простой и понятный ответ, который решит все вопросы. То там, то тут, словно нарочно, на глаза попадалось слова «смерть», «убивать»… Как это просто – написать шесть или семь витиеватых букв, и как тяжело это на самом деле, вонзить меч в трепещущую живую плоть. Увидеть своими глазами рядом с собой, как жизнь уходит из тела человека, превращая его в гниль, грязь, ничто. Те, кто испещрил Книгу подобными словами, должно быть, убивали так же легко, как дышали или пили воду. Застыв, Дальвиг вдруг подумал, что он сам тоже станет таким, если только прежде не превратится в покойника. От этой мысли ему стало трудно дышать, и он, отбросив в сторону стул, выбежал из комнаты.

Тьма уже покрыла внутренности замка, не знавшие факелов многие годы. Непроглядная, густая, молчаливая. Дальвиг почти бежал, не боясь оступиться и упасть, потому что давно на ощупь выучил каждую ступеньку, каждый поворот стены.

В огромном зале было чуть светлее, потому что звезды и узкая дуга месяца заглядывали сюда через высокие окна и несколько дыр в крыше. Дальвиг принялся бродить среди мусорных куч, загребая ногами нанесенную курами землю. Взгляд его метался от стены к стене, от дверей к лестнице. Девять лет назад здесь была резня. Десятки воинов в белых хламидах поверх доспехов дико кричали, рубя мечами и секирами последних защитников. Потом они принялись крушить тонконогие стулья из черного дерева, могучий стол с овальной столешницей, служивший двум десяткам поколений в замке Беорн. Они били бесценную фарфоровую посуду и скалывали лепные украшения со стен и колонн, вытаскивали из внутренних помещений женщин и срывали с них одежды.

Высокий Кобос, раненный четыре раза, стоял посреди зала на коленях, обездвиженный заклинанием, и смотрел, как солдаты в покрытых пятнами крови одеждах тащат упирающуюся жену. Она должна была своими глазами видеть смерть мужа. Через некоторое время Сима, Лербан Вегтер и остальные Высокие сорвали с Кобоса рубаху, чтобы вырезать ритуальным ножом несколько букв тайного языка Белых. Они должны были означать его раскаяние, признание вины и согласие с наказанием. Сверху сочащиеся кровью раны залили воском, и только потом «преступник» был обезглавлен. Мучились ли все те, кто пролил здесь море крови, от сознания чудовищности своих поступков? Терзали ли их кровавые видения, звучали ли в ушах крики умирающих? Вряд ли.

Только он, незадачливый, слабохарактерный мальчишка вынужден страдать и бегать из угла в угол, как посаженный в клетку волк. Почему, почему он вынужден жить с этим, почему вынужден идти этой дорогой? Подняв лицо к потолку, Дальвиг хрипло закричал. Вынашивая месть внутри себя, мечтая воздать виновным по заслугам, он никогда не задумывался над тем, как это трудно – убивать. Где взять силы?

Черные тени выползали из черных углов, жадно тянули бесформенные конечности, шептали неразборчивые слова. Отец, его солдаты, конюшие, плотники, служанки, кухарки смотрели бездонными, как сама ночь, глазами из-под галерей. Бред! Он просто сходит с ума… Эти тени – укор его малодушию, они рождены внутри разума и призывают отринуть сомнения. Дальвиг не может отказаться от борьбы. По-прежнему у него нет другого выбора: умереть или биться. Никто не позволит ему жить тихо, никого не трогая и ничего не меняя. Черные тени и кровавые призраки бьются друг с другом за его, Дальвига, Основу. Ха-ха-ха! Они не знают, что эта странная субстанция уже отдана, отдана навечно Теракет Таце, Черной Лиге, взамен за ее страшные подарки. Да, он отдал свою смерть и получил то, чем можно принести смерть другим. И теперь после всего, что произошло пару дней назад, Дальвиг не может даже умереть спокойно. Ведь после гибели он станет рабом, который делает то, чего не желает, и желает то, чего не может сделать. Увы! Круг сжался до крошечного пятачка. Никакого выбора больше нет. Есть одна прямая и жуткая дорога, политая кровью, усеянная костями. И он, Дальвиг, обязан идти по ней.

Сжав голову руками, Дальвиг смотрел в темноту широко раскрытыми глазами и видел там длинную вереницу обезображенных тел. Она начиналась Кальвином Геди с пронзенной мечом грудью и безголовым, безруким телом его товарища. Кто стоял дальше, Дальвиг не мог и не хотел разглядеть. Те, кого ему предстоит убить на длинном пути к мести. И… он привыкнет. Ведь каждый убийца когда-то впервые вонзал нож в сердце первой жертвы, впервые затягивал на горле петлю, впервые сворачивал шею. Каждый убийца сначала плакал, потом привыкал, а потом переставал замечать тех, кто падал у его ног бездыханным. Там, в невообразимой дали, где вереница бесплотных теней заканчивалась, Дальвиг увидел мрачно возвышающуюся гору. Смутно она походила на человека, но на самом деле принадлежала какому-то чудовищу. Ему самому, Дальвигу Эт Кобосу.

Раскачиваясь и боясь отпустить гудящую голову, он побежал вверх по лестнице, выше и выше, до своей комнаты. Едва не рухнув, когда под ноги попал валявшийся на полу стул, Дальвиг бросился к Книге и принялся лихорадочно искать на ее страницах нужное заклинание. Недавно он читал о нем. То самое, что нужно сейчас сходящему с ума человеку: заклинание глубокого сна.

Проговорив нужные слова и проведя по лицу пером от подушки, Дальвиг лег на постель. Веки его стали тяжелыми камнями, катящимися к земле, руки вросли в кровать, ноги утонули в матрасе, а голова слилась в одно целое с подушкой. Забытье наконец поглотило несчастного бескрайней, непроницаемой и животворно смывающей все переживания волной. До урочного часа Дальвиг стал похож на мертвеца.

Когда первый солнечный луч, проникнув в щель между прикрытыми ставнями, упал на кровать, волшебство рассеялось. Вздрогнув, Дальвиг открыл глаза и испуганно оглядел комнату. Сначала он не мог вспомнить, как оказался здесь и что делал вчера, но мало-помалу память вернулась. За дверью звучали шаркающие шаги и приглушенные голоса Хака и Ханале, за окном щебетала птица. Растерев ладонями щеки, Дальвиг поднялся на ноги и принялся за обычные утренние ритуалы – мытье, завтрак. Вчерашние метания пропали. Вернее, они спрятались где-то глубоко внутри, напоминая о себе как старые, почти зажившие раны. В голове Дальвига стоял туман, будто бы накануне он крепко выпил. Такое с ним случалось всего пару раз в жизни, когда он мог скрыться от опеки Ханале и заставить ее мужа достать припрятанную брагу. Ощущения были самые мерзкие, поэтому Эт Кобос был чрезвычайно раздражен. Каждому досталась от него полная мера недовольства: Хаку за то, что вода слишком холодная и льет он ее криво, Ханале – за воняющий сильнее обычного сыр, ее мужу – за то, что подравшиеся петухи слишком громко орали прямо под окном столовой комнаты.