Тени прошлого - Джулиан Феллоуз

Еще один контраст с днем сегодняшним представлял район, где мы жили. Начнем с того, что в Лондоне верхняя часть среднего класса и высший класс еще не вышли за пределы своих традиционных мест обитания: Белгравии, Мейфэра и Кенсингтона – или Челси, если они отличались некоторой экстравагантностью. Помню, мать везла меня мимо очаровательных георгианских домов на Фулем-роуд, по дороге на футбольное поле. Я восхитился ими, и мама кивнула: «Они очаровательны. Жаль, что жить здесь нельзя».

И если уж Фулем не принимался к рассмотрению, то Клэпхем или, того хуже, Уондсуорт вообще никак не были связаны с их жизнью и не входили в их понятийное пространство – разве что как место, где живет приходящая прислуга или где можно вырезать стекло, отремонтировать ковер или найти аукционный зал подешевле. Вскоре этой ситуации суждено было измениться: когда мое поколение начало вступать в брак и началась «джентрификация» южного берега Темзы. Но в конце 1960-х этого еще окончательно не произошло. Хорошо помню, как я ехал с родителями на обед к их обедневшим друзьям, которые на заре новой эры, за отсутствием других возможностей, купили дом в Баттерси. Когда мать зачитала вслух сидящему за рулем отцу, как надо ехать, и расположение конечной точки нашего пути прояснилось, она подняла глаза от листка бумаги и спросила: «Они что, с ума сошли?»

Нужно помнить, что по крайней мере до середины 1960-х сравнительно дешевое жилье можно было найти в любой части города, так что острой необходимости переселяться в другой район не было. Можно было обосноваться отнюдь не во дворце, но это не значит, что не нашлось бы местечка поблизости от дворца. Одно время мы жили на углу Херефорд-сквер, и рядом с западной ее стороной, хотите верьте, хотите нет, находилось небольшое поле, где кто-то держал пони. На углу поля стоял домик, возможно когда-то входивший в комплекс конюшен, и в моем детстве, пришедшемся на середину пятидесятых, его занимали не слишком удачливый актер и его жена, художник-керамист. Замечательные люди, мы часто с ними виделись, но бедны они были как церковные крысы. Но тем не менее жили в домике рядом с модной площадью. В следующий раз я вошел в этот дом тридцать лет спустя. Его арендовал звездный голливудский режиссер, снимавший фильм на студии «Пайнвуд». Недавно этот домик продали за семь миллионов. Результатом строительного бума стало не только расселение людей с родных мест, но и конец «разномастности» лондонского населения. Художники, едва сводящие концы с концами, писатели без гроша в кармане больше не обитали в небольших, тесно прижавшихся друг к другу домиках в Найтсбридже или за Уилтон-Кресент, где некогда они ходили в одни магазинчики и на одну почту с графинями и миллионерами. Учителя, поэты, профессора, ученые, портнихи, оппозиционные политики были изгнаны. На их место явились банкиры. И мы от этого только потеряли.

Большой зал «Гросвенор-Хаус» был подходящим местом для официального старта сезона. Он сиял такой узнаваемой сегодня и типичной для шестидесятых напыщенной роскошью, которую Стивен Полякофф[20] окрестил еврошиком. Через вестибюль отеля надо было пройти к галерее, откуда широкая лестница с алюминиевой балюстрадой вела вниз, к залу со сверкающим полом. Мне вдруг стало радостно, что я пришел. Стояло начало июня, вечер был теплый, слишком теплый для юношей, поскольку тогда наши фраки делались из шерсти, но есть что-то многообещающее в приеме, который проводится теплым летним вечером. Обычно он обещает больше, чем приносит.

Несколько лет спустя, когда традиция уже исчезала, сезон должен был учитывать интересы выпускников и не забывать о деловых девушках, сдававших в это время экзамены на аттестат о среднем образовании, но тогда такого еще не было. Если бы кто-нибудь изложил подобные соображения в 1968-м, его сочли бы странным, эксцентричным и мелкобуржуазным. Вспоминая те дни, я понимаю, что едва ли нашлись бы родители, которые считали, что будущее их дочерей может быть каким-то иным, нежели точным повторением их настоящего. Как они могли быть столь уверены в своих ожиданиях? Неужели им не приходило в голову, что случаются перемены? Ведь их же поколение пережило достаточно событий, перевернувших мир!

Я постоял, прислонившись к балюстраде. Есть нечто притягательное в том, чтобы смотреть сверху на бальный зал, который заполняют украшенные цветами лебеди. Признаюсь, в то мгновение, когда мы с Люси вместе спустились, улыбаясь и кивая, как полагается, при всех плюсах и минусах этого ритуала, я был счастлив оказаться его частью. Издалека мне махнула Серена, и меня это воодушевило.

– За каким столиком она сидит? – спросил я.

Люси проследила за моим взглядом. Мне не нужно было уточнять ей, о ком мы говорим.

– С матерью. Она в голубом. Беседующая пара в конце стола, похоже, Мальборо, а эта толстая, рядом с лордом Клермонтом, наверняка принцесса Дании. Насколько я помню, одна из крестных Серены.

Я решил туда не ходить.

Люси остановилась.

– А вон твой друг. Кует железо, пока горячо.

В нескольких ярдах от нас Дэмиан весело перешучивался с Джоанной Лэнгли.

Я не собирался спускать этого Люси.

– И твой друг тоже, насколько я понимаю, – язвительно произнес я, за что заслужил извиняющийся взгляд.

За сплетничающей парой с кислым видом наблюдала трагическая фигура Джорджины Уоддилав. Несчастная Джорджина! Стиль, который шел всем без исключения, подавал ее в невыгодном свете. Она напоминала огромное белое бланманже. Цветы, прикрепленные к целой горе накладных локонов, походили на клочки бумаги, застрявшие в ветвях дерева. Я подошел к Дэмиану:

– Вещи у тебя с собой?

– Все в гардеробе, – кивнул Дэмиан и улыбнулся Джоанне. – Я сегодня у него ночую.

– Разве у твоих родителей нет местечка в Лондоне?

Подобными вопросами Джоанна время от времени выдавала себя. По крайней мере, показывала, что не входит в число столпов этого мироустройства. Даже глядя из дня сегодняшнего, я уверен, что у нее не было злого умысла – вовсе нет, но она не научилась щадить чужие чувства, избегая темы, которая могла оказаться деликатной. Отчасти так случалось, потому что, невзирая на большие планы, Джоанна не слишком интересовалась деньгами. Если бы выяснилось, что у родителей Дэмиана нет дома в Лондоне, поскольку это им не по карману, она не стала бы хуже о них думать. И значит, она обладала гораздо большей щедростью души, чем большинство из нас. Дэмиан, как обычно, остался невозмутим.

– Нет, местечка нет, – сказал он, не пускаясь в дальнейшие объяснения.

Тогда я еще этого не заметил, но Дэмиан никогда не сообщал о себе ничего лишнего, если ему не задавали прямой вопрос. И даже тогда информация выдавалась строго дозированно.

– Давайте лучше сядем. – Джорджине наконец надоело, что Дэмиана, как она выражалась, оккупировала мисс Лэнгли.

Я улыбнулся ее недовольству.

– Ты в этой группе? – спросил я Джоанну.