Не вернувшийся с холода - Михаил Григорьевич Бобров

очагом. Ну и вот боковушка, где пришлось проваляться несколько дней — все помещения. Глупо встраивать топку в наружную стену, если зимы холодные, то выгодно иметь очаг посреди комнаты, чтобы все бока печки отдавали тепло внутрь дома. Если тут камин в наружной стене, наверное, зимы не очень ядреные.

О — черная осклизлая бочка под водостоком! Зеркало воды! Ну-ка, ну-ка, чье тут у меня лицо? Если узнаю героя какого-либо произведения, без различия, литературного или мультипликационного, то узнаю и Вселенную, где оказался. Сразу — фон, сюжет, что было, что будет, чем сердце успокоится…

Ага — выяснил. Что халява не прошла. Собственное лицо. И тело привычное, поношенное. “Господи, если ты не в силах выпустить меня из клетки этой крови…” Как-то не беспокоил вопрос, пока лесом шли в Столицу, да и не попадалось достаточно широкого ручейка или озерца, чтобы уместилась честно нажранная морда… “Научи меня имени моей тоски!”

Эх, звался Енотом не за толстые щеки, да где то время…

— Время! Время идти! — из домика выскочила Мейн. Схватила за левую руку, повернула туда-сюда:

— Хорошо. Хорошо. Пояс правильно намотал. Кисточка так… Совсем как надо. Плащ накинь… — отошла, поглядела.

— Хорошо. Так иди… — на сером песке появилась простенькая схемка. Тонкая линия, точка.

— Мы здесь. Иди до перекрестка со школой… Потом до Ворот, там заплачено, тебя выпустят. По Тракту. Тебя встретят возле сломанного таким вот крючком дерева. Запоминай. Ты скажешь… Тебе ответят… Повтори! Еще раз говорю: сначала до перекрестка…

* * *

Обещанный перекресток со школой скоро показался в конце мощеной улицы. Улицу в темноте и страхе не рассматривал — самое время исправить. Благо, солнце высоко — как раз полдень. Солнце и небо тут привычного цвета, трава и деревья тоже на земные здорово похожи. Ботаник или биолог сказал бы больше. Лингвист, может быть, выловил бы знакомые корни. Астроном высчитал бы, из какого места Галактики можно увидеть такое звездное небо, как здесь. Строитель — для попаданства профессия не то, чтобы совершенно бесполезная. Но не козырная совсем. Что может сказать об окружающем пейзаже строитель?

Что смотреть надо не как узкий профессионал, а как человек.

Здесь просто красиво, здесь белое солнце, теплый полдень, голубое небо. Холодный шершавый камень заборов, ярко-рыжие, ярко-коричневые черепичные крыши; темно-зеленые шапки крыш тростниковых; глубоко-черный камень брусчатки, выглаженный всклень множеством подошв и колес. Улица достаточно широка, чтобы разъехались две телеги; общее впечатление — картинка из древней, бумажной еще, книги сказок Шарля Перро. Клянусь, если сейчас из тех вон, наспех подлатаных свежими желтыми досками, ворот выйдут Д’Артаньян под руку с Котом-В-Сапогах — в картинку они впишутся, как родные!

А вот зелени мало. На улицу выходили не только заборы и калитки-ворота — имелись и фасады. Окна в фасадах — решетчатые ставни, горшочки с непременными цветами на подоконниках — начинались с высоты второго этажа. Учитывая, что двухэтажных строений в пределах видимости нашлось ровно три штуки, а на уровне первого этажа все без исключения фасады были только глухими, ассоциации приходили уже другие. С ночью святого Варфоломея, например.

Улочка не выглядела заброшенной. Вот впереди стукнула калитка; силуэт в униформе путников — в дорожном плаще, заменяющем сразу шинель, зонтик, пыльник, дождевик, сумку “мечта мародера”, одеяло — ровным неспешным шагом двинулся туда же, куда и мне было сказано. К перекрестку со школой.

Триста шагов до перекрестка я без стеснения вертел головой, высматривая побольше подробностей. Очень похоже, что в этих краях придется задержаться; а значит — вот мой оперативный простор на ближайшее время. Что-то стребуют за спасение местные деловары? На органы вряд ли попилят (ну, хочется верить в хорошее), денег нет. Отрабатывать придется. Значит — “По рыбам, по звездам проносит шаланду. Енот через Стену везет контрабанду”?

Да хотя бы и так! Голодом не морили меня на лежке, не угрожали… А уж какой переводчик выдали — сто лет буду жить, сто лет не устану хвалить! Не то что распоряжения вечно недовольной Мейн, песни понимать начал!

Кстати — много тут песенок. Улица тихая. Пока дошел до перекрестка, услышал обрывки разговоров, стук инструментов, посуды — а больше всего именно песен. И распевные, долгие — так и видишь укачиваемого младенца — и короткие дразнилки звонким голоском: “Вредный толстый старший брат! Мама, он же виноват! Мы хорошая семья! Виноват опять не я!”

И грустно сделалось, и печально, потому как сильно напомнило возвращение с работы, теплым вечером, по району, мимо непременных старушек на лавочке у таунхауса, мимо раскрытых окон, из которых булькали и шипели телевизоры… “Сообщаются люди,” — сказал бы дед Игорь.

Средневековье, да. Мечи, шлемы, кожаные кирасы, право сильного, выраженное в отрубленной голове — не за вину, не за обиду. А всего лишь потому, что жертва слабее!

И при всем при том — плохо ли слышать вместо телевизора живой голос?

У школы капюшон дорожного плаща пришлось накинуть. Жары не чувствовалось, так что лучше спрятать лицо. Мало ли, что у контрабандистов с воротной стражей все схвачено; одно дело — торговля, убийство — совершенно иное… Елки-палки, до сих пор поверить не могу, что решился убить! Точно в состоянии аффекта был, сейчас вспоминаю — как не со мной все было; как в игре с погружением!

Может, вокруг все-таки сон?

Беспочвенные надежды. Сколько раз так в лесу просыпался, на пути в Столицу. Думал: ветки, трава… В походе заснул, сейчас вот на бок перекачусь — там привычные палатки куполом, синтетический тент, флаеры яркими каплями по краю поляны… Нет, где там!

Местная школа представляла собой обширный двор, отделенный от улицы кованой решеткой. Здесь я впервые увидел хороший, ровный, свежий — несмотря на очевидную осень, зеленый — газон. За газоном, в глубине двора — трехэтажное здание с огромными окнами во всю высоту фасада. Сквозь огромные, совершенно не средневековые, стекла различались торцы перекрытий, еще глубже виднелись столы или парты.

По газону перед школой носились детишки — по фасону одежек взрослые, а по шуму как положено. Один вихрастый подбежал почти к решетке, повернулся к преследователям, прокричал:

— Где-то в траве прячется люк! И ты навернешься, неуклюжий говнюк! — после чего снова рванул к зданию школы противопортфельным зигзагом… Вот уже и стихи понимаю, а то видишь симпатичную эльфийку или томную барышню, а слышишь только: “буль-буль-буль Мейн” или “быр-быр-быр Шерри”…

Я остановился на мгновение. Представил. Вот я — маленький, храбрящийся, бегу поутру в школу, вон из того, игрушечной новизны, домика… Перевязанные ремешком учебники хлопают по спине…