Перевозбуждение примитивной личности - Екатерина Вильмонт

– А где он похоронен, ты знаешь?

– Нет. Скажи, сейчас у тебя есть кто-нибудь?

– Есть, – твердо ответила я, вспомнив о Рыжем.

– Вот и славно! – облегченно вздохнул отец. Однойнеприятностью меньше.

А чем, собственно, я лучше него? Я так же бегу отнеприятностей, но он делает это легко и весело, а я тяжело, с тоской имучениями. Мне бы его легкость…

– Вот тут ты уже можешь, наверное, кое-что узнать.

– Это тридцать шестой? Сейчас будет поворотнаправо? – На тридцать шестом километре находился когда-то военныйгородок, от которого до дачи было чуть больше двух километров.

Но в нашем поселке я ничего не узнавала.

– Отсюда дорогу к дому нашла бы?

– Не уверена…

– Вот сейчас направо, налево и третий дом по правойруке.

Но и дома я не узнала. Кустики моего детства стали огромнымикустами, деревца – деревьями, да и дом изменился до неузнаваемости. Когда-товсе дома в поселке были похожи друг на друга, различались зачастую только фигурками,укрепленными на колпаке для трубы. На крыше знаменитого шахматиста был конь, уегиптолога профиль Нефертити, а у бабки с дедом – он был известнымкомпозитором, а бабка музыковедом – красовался скрипичный ключ. Помню, мамаговорила: какая наивно-безвкусная затея! Сейчас я этих фигурок не заметила, искрипичного ключа тоже не было.

– Да, – только и сказала я, войдя на участок.Перед домом вовсю цвели тюльпаны.

– Папа! Папа приехал! – раздался вопль, и накрыльцо террасы выскочил мальчик, хорошенький, как на рекламном снимке. Но тутже застыл, настороженно глядя на нас.

– Денька, иди сюда скорее! – восторженно закричалотец, приглашающе раскинув руки. – Знаешь, кто эта тетя?

Мальчик подбежал и прижался к отцовской ноге.

– Это твоя старшая сестра, ее зовут Динь-Динь.

– Динь-Динь? Она китайка?

– Ну, во-первых, не китайка, а китаянка, а во-вторых,нет, она тоже моя дочка…

– Привет, – сказала я и протянула ему руку. –Ты Денис, а я Дина, просто папа когда-то так звал меня – Динь-Динь.

Он нерешительно протянул мне руку.

– А где вы были раньше?

– Далеко. Я живу в Бельгии, слыхал про такую страну?

Он продолжал молча меня изучать.

– Ну ладно, пошли в дом! Вы тут посидите, познакомьтесьпоближе, а я поднимусь к бабушке.

– А что у тебя в коробке? – спросил Денис.

– Ох, прости, это для тебя подарок. Вот, посмотри,может, понравится. – Собираясь к отцу, я наведалась в «Детский мир», где,конечно, тоже ничего не узнала, кроме мороженого – оно было почти такое же, какв детстве, – и купила брату безумно дорогую машину «скорой помощи» смассой каких-то приспособлений.

– Это реанимобиль?

– По-видимому, да!

– Здорово! Я ведь хочу быть врачом! Ты про это знала,тебе папа сказал?

– Нет, просто угадала.

– А моя мама, она не твоя?

– Нет!

И тут на крыльце появилась бабушка. Я замерла.

– Дина! – крикнула она и шагнула было с крыльца,но отец удержал ее за локоть. Наверное, боялся, что она упадет. Бабушка за этигоды изменилась меньше всех. Только похудела немного.

Я медленно пошла к ней.

– Возвращение блудной внучки! – как-то смущенноулыбнулась она. – Давно пора, между прочим. Ну, иди же скорее, я тебяпоцелую.

От нее, как и прежде, пахло духами «Мицуко», она была так жеподтянута и аккуратно причесана, с превосходным маникюром. Но желания рыдать унее на груди как-то не возникало.

– Дай-ка я на тебя погляжу. Ну что ж, ты хорошовыглядишь, не расплылась, форму держишь, молодец. Стиль у тебя появился…

– Ты тоже заметила, мама? – обрадовался отец.

– А ты, Мальвина, совсем не изменилась, просто чудокакое-то!

– Слышишь, Юра, она зовет меня Мальвиной! –улыбнулась она.

Моя бабка требовала, чтобы я звала ее по имени, слово«бабушка» приводило ее в ярость, но поскольку волосы у нее и тогда были седые,а она еще их слегка подсинивала, я называла ее Мальвиной.

– Ты не голодна, Дина?

– Нет, что ты, мы же после обеда…

– Хорошо, пойдем ко мне наверх, поговорим по душам.

Говорить по душам в ее кабинете не хотелось. Она сидела всвоем ампирном кресле, совсем как тогда, когда в последний раз напутствоваламеня перед отъездом за границу. «Динуша, пойми, перед тобой открывается мир! Тысможешь путешествовать, жить, где вздумается, к тебе там будут относиться сдолжным уважением, а не сочувственно или презрительно, как относятся к нам,когда удается вырваться за пределы нашей тюрьмы. Ты не можешь себе представить,как унизительно выезжать за границу либо вместе с целым стадом, либо подчьим-то присмотром, но всегда без копейки… Помню, кто-то рассказывал, какпокойный Дмитрий Дмитриевич Шостакович, величайший композитор нашего времени,будучи в Вене, попал на какой-то вечер, где все что-то давали наблаготворительные цели, а у него в кармане не было ни гроша и он вынужден былснять с себя часы и бросить в общий котел! Чудовищно! Правда, говорили, онустроил потом грандиозный скандал, не то в посольстве, не то в Министерствекультуры. И это Шостакович! Они, вероятно, хотят, чтобы мы чувствовали себя заграницей максимально плохо… А ты сможешь жить как белый человек!» Разумеется,она во всем была права, только я не хотела понимать… Мне казалось, что я им простов тягость – дурацкие юношеские комплексы, максимализм, путаница в башке. Онисоветовали, подвигали, нашептывали – мне во благо, а я обиделась. Обиделась надесятки лет. Наверное, это плохо, но каяться тоже не хотелось… Они ведьсмирились с тем, что я обиделась. От всех этих мыслей и чувств заболела голова.

– Знаешь, когда я представляла себе, какой ты будешь взрелые годы, я видела какую-то другую женщину. Более русскую обликом, что ли… Аты иностранка. Не будь ты моей внучкой, увидев тебя на улице, я бы сразусказала – это иностранка.

– Я и есть иностранка, никуда не денешься… Двадцать тригода, большая часть жизни.

– Вот и хорошо! Тебе, вероятно, кажется, что мы тут всепреуспеваем, Москва стала элегантным городом… Но, во-первых, Москва это не всяРоссия, а во-вторых, видела бы ты, что было в конце восьмидесятых, началедевяностых… Разруха, ужас, крысы на улицах, толкучки у станций метро, прилавкипустые, талоны на все… А сколько народу не вынесло этой ломки, сколько спилось,впало в нищету, потеряло даже те крохи, что удалось скопить за долгую жизнь. Аты спокойно жила в Европе. Допускаю, у тебя были жизненные драмы, а у кого ихнет?