Корпорация "Винтерленд" - Алан Глинн

— Что за церковь? — спрашивает она, вдевая в ухо сережку.

— Дэннибрук.

Мириам подходит к большому зеркалу и поправляет шляпку:

— Думаешь, будет много народу?

— Думаю, да, — отвечает Нортон. — Возможен аншлаг.

— Да ладно!

— Все может быть: он нравился людям.

— А ты хорошо его знал?

— Не очень, мы пару раз пересекались по бизнесу в прошлом.

Особенно в недавнем, про себя добавляет Нортон, не далее как на прошлой неделе. Так-так: раз он об этом думает, значит, до сих пор побаивается? Чего? Тут он вспоминает статью про Рафферти-племянника — о бандитских группировках и DVD-пиратстве.

— Мо, заканчивай, там пробки.

Я почти готова.

Она прекращает общение с зеркалом, и они вместе спускаются вниз.

План казался таким безукоризненным: все или, по крайней мере, все его участие сводилось к краткому диалогу с Фитцем на заднем сиденье автомобиля.

И поглядите, что вышло!

Они выходят из дому, садятся в машину. По пути к воротам Нортон заново прокручивает в голове вереницу событий: ночь с понедельника на вторник, бессонницу, изматывающее ожидание, чуть не доведшее его до саморазрушения. И наконец, спасительный звонок во вторник утром. После этого звонка потребовалось немало времени на восстановление: минуты сменялись часами, одни люди на телефоне сменялись другими, и в итоге история приняла правильные очертания. И все же чувство тягостного дискомфорта долго не отпускало. Слишком глубоко он оказался втянутым в историю.

Правда, сегодня, в четверг, Нортон едет в церковь на отпевание бренных останков Ноэля Рафферти и чувствует себя спокойно и невозмутимо.

Паника ушла, угроза миновала.

Уже почти пять, и Ларри Болджер стоит на террасе Лейнстер-Хауса[29]. Стоит и смотрит на «Бусвеллз»[30]. Он только что вышел с прений по реформе почтового налога и ждет машину. Он знает, что в гостинице сейчас заседает небольшая группа заднескамеечников. Они обсуждают, что все-таки за штука эти так называемые девелопменты. Любопытно, что они там наобсуждали.

Самое интересное, что на этой стадии борьбы за лидерство от тебя требуется только одно — притворяться, что ты не в курсе. Всю главную работу за тебя делают другие: они созывают, лоббируют, нашептывают.

— Мм… Ларри, можно тебя на секундочку?

Болджер оборачивается и тихо чертыхается:

— Секундочку? Такого не бывает в природе, Кен, особенно с тобой, так что нельзя…

— Видишь ли, это…

— Послушай, я сейчас тороплюсь. — (В этот момент, как по волшебству, подъезжает его машина.) — Я еду на отпевание. Может, завтра или по возвращении из Штатов.

Болджер резво спускается по лестнице и отворяет дверь автомобиля.

— Ларри, у меня есть для тебя важная информация, это…

— Можно в другой раз? Я занят.

Он садится в машину и хлопает дверцей.

Водителю ясно, что промедление смерти подобно.

— Добрый вечер, господин министр, — говорит он и отъезжает. — Куда едем?

Болджер глубоко вздыхает:

— Так-с… в Дэннибрук, Билли. Знаешь там церковь на углу? Спасибо.

Билли кивает. Они выезжают через главные ворота и поворачивают налево, на Килдер-стрит.

Затем Болджер откидывается на спинку и выдыхает. Интересно, он одинок во мнении, что главный политический обозреватель «Айриш индепендент» — невыносимый тип? Такое ощущение, что Кен Мерфи вместе с парочкой таких же прохвостов-журналюг живет в бесконечном радиошоу и претендует на то, что владеет всеми самыми свежими новостями.

И в то же время Болджер понимает, если его намерение возглавить партию осуществится — в результате ли кровавой бойни или бескровного путча, — ему придется вести себя более… как бы сказать, сговорчиво и играть в их игры.

Он закрывает глаза и смакует этакую прохладную ясность ума: он полагает, она приходит вместе с трезвостью.

Главное — правильно выстроенная архитектура ближайших месяцев: недавнее объявление о сделке с «Айбен-Химкорп», его предстоящая поездка с торговой миссией в Штаты, открытие Ричмонд-Плазы — эти шаги постепенно поднимут его авторитет в партии, в прессе, в народе.

Болджер опять открывает глаза. Они уже почти у Лисон-стритского моста.

А начиналось все давно. В политику он попал в начале восьмидесятых, хотя, насколько он помнит, а помнит он уже смутно, идея участвовать в выборах принадлежала не ему. Сначала кресло занимал его брат Фрэнк, потом он умер, и Ларри как-то уговорили вернуться из Бостона и выдвинуть свою кандидатуру на довыборы. Партия оказала ему поистине колоссальную поддержку, и, к своему большому удивлению, он выиграл. Засим последовала каша, длившаяся примерно два десятилетия. Каша из клиник, похорон, приемов, бизнес-бранчей, комитетов нижней палаты, а также занятного ощущения, похожего на кошмар, которое посещало его с периодичностью раз в несколько лет: тебя подбрасывают в воздух толпы сторонников в счетном центре и орут. Потом пришло назначение на младшую министерскую должность, а с ним и небольшая общенациональная известность как итог участия в передачах «Доброе утро, Ирландия», «Вопросы и ответы» и «Сегодня вечером с Винсентом Брауном». За этим последовали и другие назначения второго эшелона, после чего наконец-то он получил свой первый полноценный портфель министра.

С этого момента все пошло по-серьезному и по-взрослому: доступ, привилегии, власть.

Компромиссы.

Он открывает глаза: они на Моремптон-роуд, проезжают отель «Сакс».

Вдруг настроение его беспричинно портится. Он начинает нервничать. Где-то на сердце скребутся до боли знакомые кошки.

Автомобиль въезжает в церковные ворота; перед ними паркуется большой серебристый «БМВ». И тут он понимает, в чем дело.

Дело в константе, которая, хочет Болджер того или нет, всегда маячила на горизонте: в карьере, в личных отношениях и даже, если оглянуться назад, в тех странных выборах восемьдесят какого-то года, а если заглянуть вперед — в невнятно помигивающем будущем. Она уже там — грядет, надвигается, неизбежная, как атлантический циклон. И эта константа — вон она, пыхтя, вылезает из серебристого «БМВ». Его лепший кореш Пэдди Нортон.

Даже несмотря на дикую усталость (похороны молодого Ноэля, ночь без сна), Джина не может не отметить разницы между вчерашним отпеванием в Доланстауне и сегодняшним в Дэннибруке. На парковке — «БМВ», «мерсы», «саабы», «ягуары». Церковь поменьше вчерашней, а народу, пожалуй, побольше. Пока они с Дженнифер и сестрами (без Катерины, лежащей дома в полуобморочном состоянии) вылезают из катафалка и следуют за гробом в церковь, Джина глазеет по сторонам, на скорбящих — ухоженных мужчин среднего возраста и их хрупких изнеженных женушек. В поле зрения ни кенгурухи, ни треников. Куда ни плюнь, одни шелковые костюмы, кашемировые пальто, меховые манто… и шляпы, целые полчища шляп (вчера шляпы можно было по пальцам пересчитать). А этот запах! Джине чудится или в воздухе действительно разлита удивительная пряность — тончайшая смесь ладана и дорогих духов?