Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна - Кирилл Соловьев

Решение Государственного совета было принято. Большинство и меньшинство определились. Императору оставалось выбрать одну или другую сторону (или, что было теоретически возможно, предложить свой вариант решения вопроса). Однако Александр III не торопился, продолжая колебаться. Он видел правду обеих сторон и полагал необходимым вновь провести совещания основных участников дискуссии, но, правда, уже в присутствии самого царя. Совещание действительно состоялось, но единственным представителем большинства на нем был К. П. Победоносцев. Едва ли он мог взять верх над Толстым, Деляновым, Островским, которые в вопросе государственных экзаменов на уступки идти не желали. В сущности, перед императором стоял выбор: согласиться с мнением меньшинства или же уволить его представителей с министерских постов. Последнее было совершенно невозможным.

Самые необычные приемы пускались в ход, чтобы затормозить принятие законопроекта, который наверняка получил бы одобрение императора. Так случилось с инициативой Министерства юстиции об ограничении публичности судебных заседаний. Ее обсуждали в Государственном совете 19 января 1887 г. Согласно этому законопроекту, министр юстиции получал право любое судебное заседание объявлять закрытым. Эта предполагаемая мера вызвала возмущение сановников, полагавших (и небезосновательно) Судебные уставы 1864 г. величайшим достижением царствования Александра II. Горячо отстаивал их Н. И. Стояновский, много лет назад участвовавший в подготовке судебной реформы. Их защитником выступил бывший министр юстиции граф К. И. Пален. В пользу планировавшейся меры высказался К. П. Победоносцев, который убедительно говорил о несовершенстве действовавшей судебной системы. Большинство осталось за противниками законопроекта. Они получили 31 голос, их оппоненты – 20. Тем не менее было очевидным, что император согласится с мнением меньшинства. Дабы этого не случилось, следовало предпринять экстраординарные меры.

Через неделю на заседании Государственного совета зачитывался журнал, в котором фиксировалось имевшееся разногласие. Именно тогда министр иностранных дел Н. К. Гирс встал и сообщил присутствовавшим, что его сотрудник и видный правовед Ф. Ф. Мартенс только что передал ему записку, о которой Гирс не успел составить свое мнение (будто бы текст оказался у министра, когда он садился в карету). Однако он полагал необходимым этот текст прочесть. В нем говорилось, что европейские державы выдавали России преступников, зная, что их будут судить гласно. Новый законопроект ставил под сомнение все международные конвенции на этот счет. Если бы Гирс предварительно сообщил об этом заявлении хотя бы Половцову, оно, видимо, осталось бы без последствий. Но он предусмотрительно этого не сделал. Членам Государственного совета поставленный вопрос показался серьезным, и было решено вернуть дело в департамент. Такое постановление не понравилось императору. Он потребовал, чтобы уже подготовленный журнал был подписан на следующей неделе. Это было сказано и великому князю Михаилу Николаевичу, и Гирсу, и Половцову. Исполнить же царскую волю было практически невозможно. Департамент должен был сперва вынести свое решение, а Министерство иностранных дел – подготовить свою экспертную оценку законодательной инициативы. Половцов в категорической форме отказал императору: нарушить делопроизводственный порядок было невозможно. При этом государственный секретарь успокоил императора: дело в департаменте долго не пролежит[16].

Действительно, порой Государственный совет прибегал к этому приему: не говорил ни да, ни нет, а возвращал законопроект, например, в соответствующее ведомство. Так случилось в 1892 г. при рассмотрении инициативы Министерства финансов об установлении ответственности промышленников за увечье и смерть рабочих от несчастных случаев. С. Ю. Витте предварительно заручился поддержкой председателя Департамента законов Н. И. Стояновского. Это обеспечило прохождение проекта в департаменте. На общем собрании затруднения не ожидались. Однако «сценарий» заседания писался не в Министерстве финансов. Сюрпризом для многих стало выступление К. П. Победоносцева. По словам ближайшего сотрудника Витте В. И. Ковалевского, это произошло по наущению польских или прибалтийских заводчиков. Обер-прокурор Св. Синода отметил, что реализация задуманных мер стала бы признанием факта классового антагонизма в России. «Это было бы подражанием Западу, где человечество устремляется в бездну потрясений». Помимо этого предполагаемый закон мог ухудшить положение промышленности. Он «вызовет сутяжничество, послужит постоянной угрозой мирным отношениям между работодателями и рабочими, увеличит поводы к столкновению между ними». Все это, по мнению Победоносцева, грозило большими бедствиями стране. Члены Государственного совета были смущены. Даже несмотря на поддержку проекта со стороны председателя великого князя Михаила Николаевича, они не были готовы к столь существенным разночтениям и предпочли отправить документ в министерство на доработку, фактически на долгие годы «похоронив» его.

Заведенный делопроизводственный порядок строго соблюдался. По результатам общего собрания составлялись сравнительно подробные журналы и мемории, в которых кратко излагалась суть вопроса и ход обсуждения. Указывались и разногласия, если они возникли на заседании. Мемории представлялись на рассмотрение царю. В отличие от членов Государственного совета Александр III скорее одобрял наличие разногласий, что развязывало ему руки, позволяя выбирать. Император порицал министров, старавшихся «сгладить углы». Характерно, что император обосновывал весьма спорное назначение И. А. Вышнеградского членом Государственного совета тем, что тот будет «возбуждать разногласия» на его заседаниях. Министры же, в свою очередь, не желали противоречить большинству «звездной палаты», не будучи абсолютно уверенными в поддержке царя. Зная о ней, они могли смело отстаивать свою точку зрения, расходившуюся с позицией остальных сановников.

Страницы мемории, где должна была стоять подпись царя, отмечались закладками. Более того, там обозначалась и формула надписи, которая ожидалась от государя. В случае наличия разногласий Николай II под списком лиц, с которыми он был согласен, писал «и Я». Единогласные решения Государственного совета безусловно им утверждались.

Впрочем, у императора не хватало времени знакомиться и с мемориями. Ведь порой они достигали внушительного размера: до 1500 страниц. Как уже говорилось выше, при Александре III в практику вошло составление извлечений из меморий, которые занимали буквально несколько строчек. Они писались собственноручно государственным секретарем. Сам факт их существования составлял тайну: никто не должен был знать, что император столь поверхностно знакомится с делами государственной важности. Этого не знал даже председатель великий князь Михаил Николаевич. Император, вопреки просьбам Половцова, поведал тайну лишь К. П. Победоносцеву, будучи уверенным, что тот никому не расскажет. При назначении государственным секретарем Н. В. Муравьева эта стыдливость была отброшена. Теперь извлечения перепечатывались и прилагались непосредственно к мемории.