Верка - Анатолий Изотов

– Антал, мне хорошо с тобой, и я разделяю твое стремление убежать в лес и там дать волю своим чувствам. Только есть одна маленькая загвоздка: я не хочу больше быть преследуемой дичью!

– Мне непонятно, о чем ты говоришь? Разве я тебя преследую?!

– Нет, конечно, нет! Речь идет совсем о другом: мне, советскому человеку, нельзя… вступать в связь с иностранцем, это грозит потерей не только карьеры и работы, но и преследованием.

– Ты уже была преследуема за подобные действия?

– Я уже имела несчастье вступить в противоречие с законом в другой области и заплатила за это тяжкую цену.

– Неприлично расспрашивать тебя, что конкретно ты сделала, хотя я нахожусь в замешательстве.

– Я отбывала срок наказания в колонии строгого режима.

– Что такое колония строгого режима?

– Тюрьма, в которой отсиживаются за тяжкие преступления.

– То, что ты доверяешь мне свое тяжелое прошлое, говорит о том, что я тебе небезразличен. Этим я уже счастлив! Вера, давай попробуем найти способ, как тебе приехать в Венгрию!

– Я не знаю такого способа. Меня не могут послать в вашу страну, даже как специалиста, потому что проклятое прошлое не позволяет мне вступить в ряды КПСС, а приехать иначе просто невозможно. Давай больше не будем мечтать о том, что неосуществимо! Расскажи мне лучше о своей семье, о своих детях.

– Я родился и вырос в маленькой Венгрии, в крошечном городке. Отец мой был садовником и приучил меня любить растения. Я учился в Будапеште, в сельскохозяйственной школе, потом был университет. Сразу после войны женился на своей однокласснице. В сорок седьмом году у нас родились две девочки, но когда им исполнилось по четыре годика, мы с женой расстались. У меня было еще две женитьбы, только ни разу не удалось завести новую семью, потому что я не встретил такую женщину, как ты.

– Но ты жил в реальной обстановке, среди красивых женщин, плавал по Дунаю, ездил по Европе… Неужели в таких фантастически обжитых местах нет настоящих девушек, женщин?

– Об этом я тебе уже сказал: таких женщин, как ты, действительно нет, по крайней мере, я не встречал! Знаешь, с тех пор, как я увидел тебя, вся моя прошлая жизнь кажется мне серым и незначительным существованием. Ты затмила и в то же время раскрасила удивительными красками весь мир. Ты реальная и сказочная женщина, ты – мой самый светлый и прекрасный образ. С тобой я готов и петь, и работать, и растить детей. Я никогда не был романтиком, а сейчас мне видятся радужные сны, я счастлив каждую секунду, потому что могу каждую секунду думать о тебе, потому что столько дней мог наслаждаться твоим сиянием, потому что вопреки всему верю в наше светлое будущее. Я даже не знаю, стоит ли тебе говорить о своей любви, ведь ни одним словом не выразить моих чувств, нет, не чувств, а моего состояния! Вместе с тобой я полюбил всю Вселенную, я уже не представляю этот мир без тебя и вижу в этом мире себя только рядом с тобой. Ты думаешь, меня сжигает страсть? Она разрывает меня на части! Но я готов и вот так просидеть с тобой вечность, потому что даже удовлетворение страсти не сможет удовлетворить мою потребность быть рядом с тобой. Мы не можем уединиться и дать волю чувствам? Что ж, давай будем у всех на виду просто общаться. Мне и это приносит наслаждение…

– Антал, моя юность проходила под бандитский свист, среди грабителей и убийц, я спала с легавыми, ворами, хулиганами и партийными работниками, дралась с бабами в тюрьме, корчилась у параши, рожала в грязной камере, застудила насмерть сына в дырявом вагоне… А ты меня возносишь.

– Твое прошлое – это твоя жизнь, но его можно просто игнорировать, например, у меня это произошло автоматически. По современным понятиям я не являюсь патриотом своей страны, потому что не оказывал фашистам сопротивления. Возможно, та моя нейтральная позиция тоже является преступлением против нынешнего строя.

– Возможно, между криминальным поведением и неверной политической позицией человека в критической ситуации нет существенной разницы, суть не в смысле, а в последствиях. В моем случае последствия таковы, что у меня нет шансов приехать к тебе.

– Значит, ты хотела это сделать? – воскликнул Антал.

– Не знаю. Скажу прямо: ты мне небезразличен. В моем положении вдовы кажется естественным повиснуть на шее мужчины, но я еще никому не вешалась, а с тобой могла бы и хочу остаться. К сожалению, нам пора возвратиться к столу и присоединиться к остальным.

– Но нас все видят, мы ничего не делаем зазорного!

– Пора, Антал.

– Мы даже не поцелуемся?

– Рассуди сам: домой я тебя пригласить не могу, пойти с тобой в гостиницу – тем более. Ты и я находимся не просто на виду, а под бдительным оком. Я сказала, что не хочу быть преследуемой, поэтому ни на какие ухищрения не пойду!

– Можно, я буду писать тебе из Венгрии письма?

– Попробуй! По крайней мере, мне на этот счет никаких инструкций не давали.

– Вера, я не знаю как, но я обязательно встречусь с тобой, чтобы остаться навсегда!

– Я буду только рада!

Они спустились на поляну и подошли к костру, у которого сидели директор, двое иностранцев и еще несколько человек. Терентий Митрофанович рассказывал о том, как немцы уничтожили сразу почти весь их партизанский отряд у села «Счастливое» и как ему удалось уцелеть. Он говорил с волнением и нескрываемой горечью:

– В тот раз фашисты устроили засаду у тайных партизанских складов с продовольствием и боеприпасами. Карателей навели на нас татарские националисты, помогавшие оккупантам. Немецкое командование глубоко продумало операцию и тщательно к ней подготовилось: на Ай-Петри были заранее выведены танки, которые хорошо пристреляли цели, на всех высотках, прилегающих к складам, установили пулеметные гнезда, а в укрытиях засели автоматчики, готовые по сигналу взять склады в двойное кольцо. Фашисты рассчитывали на тотальную ликвидацию отряда. В принципе, так и вышло! Мы ведь не знали, что нас предали, и шли большой группой, чтобы как можно больше набрать запасов и сразу перебазироваться в другой район. Когда начался шквальный артиллерийский огонь, командир дал команду залечь, надеясь таким образом переждать обстрел и спастись. Но снаряды ложились все ближе и косили наших прямо на земле. Следующая команда «Рассеяться!» застала в живых немногих, да ее едва услыхали оглушенные взрывами ребята. А тех, кто пытался уйти, доставали пулеметы MG. Я шел в замыкающей тройке, и мы несколько мгновений видели воочию все происходящее. Что такое ад, не знаю, но то видение было страшнее ада! Снаряды расщепляли вековые буки, дробили скалы, вздымали коричневую землю, возносили в небо тела и куски людей, выбрасывали из погребов ящики, плевались желтым огнем и черным дымом, который через несколько минут закрыл солнце. Потом взрывы добрались до флангов, вмиг разметали нашу группку, и я уже больше никого из своих не увидел. Мне обломком древесины содрало кожу с подбородка, я укрылся за поваленный ствол старого бука и попытался сделать себе перевязку. Вдруг рядом появились немецкие солдаты. Один из них шел прямо на меня, но зацепился за сучок, упал и громко выругался. Соседи по цепи рассмеялись его неловкости, а «мой» немец, видимо, смутился и второпях не стал присматриваться к поваленному дереву. Каратели прошли, а я, увидев за ними зеленые бескозырки татарских добровольцев, понял, что не уйти. Я решил застрелиться, так как эти бестии знали лес не хуже нас, а вести бой, имея четыре патрона, было бессмысленно. Только жажда жизни заставила действовать иначе: я пополз к балке, незамеченным достиг ручья, погрузился в него и стал медленно подниматься вверх по течению. Со стороны разгромленного тайника слышалось короткое тявканье пулеметов и одиночные выстрелы – видимо, каратели добивали раненых. Потом я услыхал лай настоящих собак, встал во весь рост и дал волю ногам. Так мне удалось оторваться от погони и засесть до темноты в укромном месте. Я решил двигаться к Барсучьему камню, что расположен западнее Счастливого, так как там мы заранее назначили встречу со связным из штаба отряда и обозначили тайник, в котором могла лежать записка с указанием иного места встречи. Как бы хорошо я ни знал местность, все же в темноте дал приличный круг и только к рассвету понял, где нахожусь. Вдруг я увидел танк и прилег. Было ясно, что где-то находится часовой, и он мог заметить или услышать меня раньше, чем я его. Я лежал, а мой нос подавал голодному желудку сигналы о том, что неподалеку жарится сало. В другой обстановке я бы подумал о том, как скорее прошмыгнуть и скрыться, а тут ринулся разведывать, кто же это пирует. Пополз на запах и вскоре обнаружил следующее: в расщелине скал тлеют угли, на них аппетитно шкварчит банка, а над всем этим склонился и словно колдует фриц. Рядом расстелена скатерка со снедью, все как в чудной сказке! Чуть выше, на корявом дубке, висит автомат и прорезиненный плащ. Огляделся – поблизости никого, взбодрился и начал действовать. Через минуту выдался удобный момент, я вскочил немцу на спину, закрыл индивидуальным пакетом ему рот и всадил нож в грудь. Потом подбежал к банке, быстро наполнил рот обжигающей ароматной едой и, пока ее пережевывал, снял с убитого сапоги, подсумок с патронами и бушлат. Машинально сгреб и положил в вещмешок «скатерть-самобранку» и только начал переобуваться, как услышал шаги. Быстренько накрыл убитого плащом, схватил автомат и прижался к скале. Подошли два немца, залопотали, стали, видимо, кого-то звать. Когда один из них шагнул к трупу, я дал по любопытному очередь и тут же хотел расстрелять второго. Однако он успел отскочить за выступ и пальнуть по мне, но промахнулся. По топоту шагов, я понял, что он бежит к своим. Надо было драпать самому, да жаль было сапог, которые по виду казались новенькими и моего размера! Пришлось закончить переобувание и только потом думать об отходе. Выходить прямиком из укрытия было рискованно, я попробовал полезть вверх, опираясь ногами о противоположные стены расщелины. Это мне удавалось с трудом – сильно мешали автомат, вещмешок и бушлат. Я продвигался медленно, понимая, что если немцы увидят мою фигуру в просвете скал, то расстреляют ее как в тире. Но враг оказался куда хитрее и догадливее: немец, видимо, только отбежал, потом залег, подполз к расщелине и швырнул в нее гранату! Это я осмыслил после, когда меня вдруг подхватил горячий поток и вынес на вершину скалы, то есть, у заветной цели я оказался гораздо раньше, чем предполагал, правда, с посеченной мелкими осколками задницей. Сгоряча я этого не почувствовал, поднялся и пробежал с полкилометра, потом обнаружил кровь и нырнул в густые заросли кизила. Немного кружилась голова, а все остальное казалось мелочью. В кустах вспомнил, что во время бега дорогу мне освещала сигнальная ракета. Вероятно, по мне стреляли, потому что видел, как пули срезали ветки, но выстрелов не слышал – из-за того, что был оглушен взрывом гранаты. Я знал: каратели пошли новой облавой и наверняка пустили вперед собак, которых я боялся больше всего, поэтому, чуток передохнув, вскочил и бежал до тех пор, пока не упал в полном изнеможении. Очнулся и сразу же ощутил муки голода и жажды. Оказывается, в подсознании были зафиксированы съестные трофеи, наскоро спрятанные в вещмешок и карманы бушлата. Из свертка пахнуло свежим хлебом, коего я не видел уже много месяцев, ломтиками колбасы и сыра, а в одном из карманов бушлата немец носил бутылочку шнапса. Пара глотков огненной жидкости подняла мне настроение, остальное ушло на обработку ран. Еда показалось райской, но у меня хватило сил разделить ее на три части. После несколько дней скитаний по горам я вдруг почувствовал, что достаточно окреп, чтобы начать наступательную борьбу с фашистами, и как будто в унисон моим пожеланиям, увидел своих. Это была штабная группа нашего отряда, поджидавшая в заповедных лесах возвращения товарищей с продовольствием и боеприпасами. Но вернулся я один с горькой вестью и пустыми руками. Зато имел точные данные о местоположении карателей, и мы в ближайшие дни совершили на них дерзкий налет. Нам удалось сжечь две танкетки, уничтожить с десяток фрицев и завладеть небольшим обозом с теплой одеждой и продовольствием. С этого момента мы уже не теряли инициативы, да и немцы, видимо, почувствовав приближение Красной Армии, стали бояться нас. И хотя голод, холод и предательство были самыми коварными врагами в партизанской войне, наши люди выстояли и победили.