Отложенное убийство - Фридрих Незнанский

Он часто приглашал Галю в свой дом, стоящий на отшибе, с большим садом, где росли черешневые и абрикосовые деревья. Зачем мужчина приглашает девушку к себе в дом — неужели нужно уточнять? Нет, неправда, до этого самого у них дело не дошло («Зачем я все испортила?» — порой вздыхала впоследствии Галя), но лишь потому, что во время последнего, как оказалось, визита в этот старый дом девушка, до сих пор молчавшая о своих чувствах, как партизан, сейчас обрушила полный их ушат на Никиту, который замер и слушал:

— Никита, я — та самая женщина! Та самая, которая тебе нужна. Я тебя люблю, я тебя никогда не брошу. Не бросай меня, пожалуйста! Хочешь, я перееду в Сочи? Мама согласится, когда увидит тебя, поймет, какой ты замечательный…

Как же это все было по-девчоночьи! Неужели она, старший лейтенант Романова, была когда-то способна на эти страстные речи? Никита слушал, не перебивал. В его молчании было нечто, убивающее надежду. Почему он ей не отвечает? Но когда Никита заговорил, Гале показалось, что лучше бы он молчал:

— Видишь ли, Галя… Милая Галя! Ты умная, добрая, красивая, ты непременно станешь кому-нибудь прекрасной женой, но я… Честное слово, я не стою такого счастья. Доходы у меня непостоянные, я человек со сложившимися привычками, с устоявшимся образом жизни. Давай смотреть правде в глаза: у нас с тобой большая разница в возрасте.

— Разве это важно, если любовь? — пискнула Галя.

— Сейчас неважно, — осмотрительно молвил тренер Михайлов, — но пройдет лет десять, ну пятнадцать, ты повзрослеешь и станешь упрекать меня за то, что я загубил твою молодость. Галочка, ты ведь еще растешь! Люди очень меняются с течением времени… Тебе пока этого не понять.

Он говорил с ней, как с ребенком. А она и на самом деле была еще ребенком, поэтому снисходительный тон ее болезненно уязвлял.

— Но я люблю тебя!

— Галочка, ты же умная девочка, сама подумай: какая между нами может быть любовь? Лето, поэзия, гормональный взрыв… Я понимаю, в тебе кипит жажда любви. Но поверь моему опыту: бурные чувства — не тот фундамент, на котором строятся прочные отношения.

— Но ведь у тебя был неудачный опыт! Ты ни с кем не сумел создать прочные отношения!

— Тем более тебе не стоит связываться со мной!

Галя вскочила и застыла на месте, колеблясь

между двумя возможностями: остаться, чтобы продолжить ни к чему не ведущий спор, или гордо уйти? Как раз в это время прозвучала дробь каблуков, почти неслышно скрипнула дверь, и у мизансцены — стоящая столбом Галя, сидящий за столом Никита — появился зритель, при виде которого все в Гале взметнулось. Это была женщина лет тридцати, ровесница Никиты — что называется, в самом соку. Загорелая, как африканка, с распущенными по плечам вьющимися волосами, с черными глазами, в которых прятался напряженный сексуальный голод, с полными, накрашенными алой помадой губами и вызывающе стройной фигурой — такие всегда вызывали у Гали зависть. Никита тогда сказал со смущением, что это всего лишь его соседка, которую зовут Жанна. Ах вот оно что! Она открыла двери своим ключом!

— Здравствуй, Никита! — Африканка Жанна обнажила в улыбке крупные белоснежные зубы. — Здравствуйте, — обратилась она к Гале. — Никита, я вот что пришла тебя спросить: ты мой дезодорант случайно не находил? А куда же вы спешите? Посидите у Никиты еще, я сейчас уйду.

— Нет, спасибо, — твердо сказала Галя, мужественно пытаясь не расплакаться. — Я все равно собралась уходить.

На улице она все-таки разревелась и шла, спотыкаясь, не различая дороги из-за слез. Потом преодолела себя, достала из сумочки носовой платок, вытерла нос и глаза. В первом попавшемся киоске купила шоколадное мороженое и съела, по-детски вылизав бумажку.

Раньше назначенного срока Галя уехала в Ростов-на-Дону, вопреки уговорам тети Сони, привязавшейся к племяннице, погостить еще. Любимые книги и постоянные сражения с мамой, которая пыталась заставить доченьку нагулять прежние толстые щечки, немного отвлекли ее от любовных переживаний. А потом пришло известие о гибели тети Шуры Романовой, и потрясенная Галя дала себе слово пойти по ее стезе. Учеба, переезд в Москву — сколько всего произошло! Галя надеялась, что ее чувства к тренеру Михайлову умерли. Но вот она снова в Сочи и, едва ступив на землю этого города, поняла, что они не умерли, они всего лишь заснули, чтобы проснуться сейчас.

— И вот теперь, Вячеслав Иванович, я сама себя понять не могу. Очень хочется снова встретиться с Никитой, а стоит ли? Вот и мучаюсь…

— Стоит, Галя, стоит. — Вячеслав Иванович по-отечески погладил подчиненную по голове. — Он ведь тебя попрекнул тем, что слишком молодая, правда? А теперь ты, гляжу, повзрослела, и голова у тебя на плечах — дай бог каждому. Сумеешь разобраться в ситуации, сумеешь не попасть впросак, если что. Так что сходи. Лучше жалеть о том, что было, чем о том, чего не было.

19 февраля. Андрей Масленников

Андрей Николаевич Масленников обвел взглядом камеру, интерьер которой был ему знаком до осточертения. Высокие потолки, но расстояние между нарами — всего пара шагов. Серые стены, посеревшие лица. Запах грязных ног, полотенец, которыми вытирали не самые чистые части тела, испорченных желудков, скудной тяжелой пищи. Обычный тюремный комфорт. Летом здесь будет жарко — не продохнуть, и все это человеческое месиво заблагоухает еще сильнее. Спасибо еще следаку, что посадил зимой… Спасибо? Масленников криво усмехнулся. Ну уж врагов он не поблагодарит никогда! Не дождутся, суки… «Суки» Андрей Николаевич прибавил мысленно с некоторым усилием. Что ни говори, подобные выражения так и не стали для него органичны.

Коренастый, плечистый, неуловимо смахивающий на пень, вывороченный из лесной земли небывало сильной бурей, Андрей Николаевич Масленников пользовался уважением в «Хостинском комплексе». В отличие от подавляющего большинства «братков», у которых за плечами было всего-навсего обязательное восьмилетнее образование, и то незаконченное либо с отсидкой в каждом классе, окончил экономический факультет Киевского университета — в те времена, когда предсказание о границе между Украиной и Россией представлялось бредом пьяного националиста-шароварщика. Успешно трудился в строительной конторе, пользовался авторитетом у сослуживцев и подчиненных. Жена, двое детей. Немодная, но прочная «стенка», «Жигули», на которых не столько ездишь, сколько их чинишь, — все это до поры до времени не тяготило Масленникова. Как все, так и он. Он даже любил на досуге полежать на расстеленных газетах под машиной, жена всегда посмеивалась, но не упрекала. Жена у него была добрая, безропотная, внешне непритязательная. За доброту он на ней и женился. По крайней мере, впоследствии, когда спрашивал себя: «Зачем я на ней женился? Что меня привлекло в этой серой домовой мыши?» — отвечал: «Доброта». Потому что другого ответа не находилось.

Размеренно текли годы. Жена варила супы и кисели, ходила на родительские собрания, поливала цветы, увешивала стены макраме. Андрей Николаевич медленно, но неуклонно взбирался по служебной лестнице, имея четкое представление, что высших ступеней ему ни за что не достичь, поругивался с начальством, раз в месяц выпивал с друзьями, не доходя до дебошей, летом на машине путешествовал с семьей по заповедным местам Черноморского побережья. Сыновья-близнецы не доставляли ни особых радостей, ни огорчений: учились на твердые «тройки» и «четверки», рано отдалились от родителей. Жизнь семьи делилась на отрезки дистанции между пунктами, коими служили различные, требующие достижения цели: должность начальника отдела, зачисление детей в престижную школу, покупка финской «стенки», покупка машины, покупка чего-нибудь еще, например холодильника «Розенлев», окончание школы и поступление в институт… Время делалось вязким, как черносмородиновый кисель, Андрей Николаевич физически ощущал, как сковываются его движения, как становится неподвижным смелый и гибкий ум. Все чаще он в одиночестве уезжал по неизведанной трассе, куда глаза глядят, останавливался в любом безлюдном месте под бескрайним небом и бессмысленно смотрел часами на дерево, море или кустарник. Все чаще он задавался вопросом: «Неужели это все, чего я могу добиться от жизни? Неужели это вообще все?»