Последняя жена Генриха VIII. В объятиях Синей бороды - Наталья Павлищева

Кроме того, приезд королевского двора для большинства владельцев замков означал просто разорение. Забирались все лошади, все повозки, опустошались закрома, портились дороги, вытаптывались поля, множество людей снималось с места, чтобы уже никогда не вернуться обратно. После проезда королевского обоза оставалась полоса долго ни на что не годной земли, после охоты большая часть кустов в лесу была вытоптана, а дичь просто разбегалась.

Конечно, из-за такой катастрофы никто не жаждал принимать у себя короля со двором, но все понимали, что не принять еще хуже. Глядя на угробленную округу и разоренные замки, Катарина жалела их владельцев, потому что сама не так давно была простой владелицей поместья. Но чем она могла помочь? Только попросить короля больше не разъезжать по стране.

Нелепая просьба, ведь Генрих показывал Англии ее добрую, внимательную королеву.

Оставалось надеяться, что на следующий год королю либо в голову не придет ехать еще раз, либо здоровье не позволит.

Сам король был недоволен, потому что на него повсюду глазели как на некую диковину, едва не тыча пальцем, охотиться не получилось, а сидеть, завидуя другим, слишком тяжело. Погода тоже не баловала, то сушь и жара, то вдруг зарядили дожди.

В Виндзор вернулись в плохом настроении, Генрих был страшно раздражен, нога начала болеть снова. Прошло достаточно времени, а у королевы никаких признаков беременности. Неужели снова попалась бесплодная жена?! Генрих серьезно стал подумывать над тем, чтобы завести себе любовницу или взять новую жену.

В таком мрачном состоянии он вдруг вспомнил о Гольбейне-младшем, художнике, некогда отправленном в Европу писать портреты самых красивых принцесс. Генрих так и не понял, всем ли польстил Гольбейн или только Анне Клевской, но благодаря его шедевру король выбрал Анну и заочно сделал предложение.

Это был опрометчивый поступок, ведь светившаяся на портрете нежная кожа в действительности оказалась рябой, а сама принцесса высока ростом и груба. Брак, заключенный на основании портрета, не удался, сам Гольбейн получил практически отставку, он продолжал писать портреты, но уже не королевской фамилии.

И вот теперь в какую-то минуту, наблюдая за детьми, Генрих решил, что мастер, чтобы отработать полученные когда-то деньги и загладить свою вину перед королем, должен написать их семейный портрет:

— Я, дети и моя королева.

Первой восторг выразила, конечно, Елизавета. Она прыгала от радости, надеясь оказаться в центре картины, перемеряла все свои наряды, не решаясь выбрать самый удачный, то и дело заставляла перечесывать себе волосы, пока ее не убедили, что лучше всего оставить их распущенными.

Наконец наряды выбраны, все подготовлено, на следующий день с утра решено позировать.

Но в этот вечер Катарина в очередной раз получила доказательства от своего организма, что она не беременна, пойти в спальню к королю не смогла, и наутро Генрих был зол, как черт! Шла неделя за неделей, он добр к супруге, делал ей подарки, потакал во всем, даже освободил еретика Марбека, а что в ответ? Неужели снова бесплодная, не способная родить ребенка супруга?! За что такое проклятие, Господи?

К тому же у Эдуарда снова сыпь на лице, насморк и не поворачивалась шея. Глядя на бледное лицо наследника, Генрих мрачнел все сильнее. Но позирование не отменил.

И вот тут Катарину ждал удар. Когда пришло время рассаживаться, король устроился в кресле посередине, которое нарочно притащили из его комнаты, в другое он не помещался, с одной стороны рядом посадил сжавшегося от страха Эдуарда, по сторонам поставил дочерей, но когда Катарина направилась, чтобы сесть во второе кресло, ее остановил насмешливый возглас мужа:

— А ты, Кейт, куда?

— Ваше Величество сказали «я, дети и моя королева».

— Моя королева, Кейт, это та, что подарила мне сына.

Обомлели все, пытаясь сообразить, что бы это значило. Катарина уже поняла, что Генрих намеренно унижает ее, но все равно не понимала, кого он собирается пригласить в свободное кресло. Разве только ее саму сегодня отправит на костер, а завтра женится на другой, чтобы она через девять месяцев одарила сыном? Только кто может твердо обещать, что так все и будет?

Король мрачно усмехнулся:

— Ты ведь рисовал Джейн Сеймур, у тебя должны сохраниться наброски. Сумеешь по ним написать еще раз?

— Где написать?..

— Вот здесь! — король кивнул в пустое кресло. — Я хочу, — четко и раздельно произнес он, — чтобы в этом кресле была изображена единственная нормальная жена, которая сумела подарить мне наследника, а не та, которая вообще не может забеременеть!

Все онемели. Король решил поместить на портрете давно умершую женщину? Если бы Джейн умерла недавно, это имело бы хоть какой-то смысл, но матери Эдуарда не было в живых уже шесть лет…

Королева выбежала прочь, стараясь сдержаться и не показать своего отчаяния.

Никто не посмел возразить Его Величеству, несчастный Гольбейн принялся делать наброски, проклиная тот час, когда вообще связался с английским королевским двором. Все, в том числе и сам король, сидели мрачными, точно художник должен был рисовать похоронную процессию, а не дружную семью. Даже яркое платье Елизаветы, казалось, потускнело.

Немного поразмыслив, Мария решила, что поговорит с отцом, объяснив не только нелепость задумки, но обиду, нанесенную их любимой мачехе. Обидеть человека нетрудно, куда трудней потом эту обиду загладить. Но на следующий день король был болен, а потом заболел сам Гольбейн. Картина осталась незаконченной, это была последняя осень для Гольбейна.

Вместо группового портрета он успел написать только одного короля Генриха, причем пришлось переделывать, потому что король не был доволен своим видом на портрете. В результате Генрих получился много симпатичней, чем был в действительности.

Катарина прекрасно понимала, что значит столь резкий выпад против нее. Главной бедой женщины было отсутствие беременности, шли месяц за месяцем, а никаких признаков будущего ребенка не было. Имей женщина детей в предыдущих браках, ей было бы проще чувствовать себя невиновной, но даже то, что оба ее первых мужа были стары и больны для продолжения рода, не давало повода для оправданий.

— Ну вот, вот же! Где были мои глаза?! — горестно вопрошал Его Величество, вознося свои поросячьи глазки к небу и запихивая в рот очередной огромный кусок свинины. — У нее не было детей ни с лордом Боро, ни с лордом Латимером! Почему мне никто не подсказал?!

Присутствующие скромно опускали глаза в пол и бормотали нечто вроде «Ваше Величество всегда знает все лучше своих подданных».

— Что?! Я мог и не заметить, я доверчив, и мне можно заморочить голову.

Это совсем не соответствовало действительности, но снова никто не смел возразить. Никто не вспомнил, что король не спрашивал совета, и мужья леди Латимер в таком возрасте могли уже не быть способными к деторождению, как и сам король из-за многочисленных болезней.