Дом иллюзий - Кармен Мария Мачадо

Однажды ты заговорила об этом, но она опять сделала это – повторила несколько раз твои же слова, с каждым разом все более саркастически, и вынудила тебя извиниться, хотя ты и не понимала, за что просишь прощения. Но, в конце концов, это ее деньги, да, это ее холодильник. Ее гниль.

Ты приезжаешь в Блумингтон незадолго до праздника и узнаешь, что она пригласила на День благодарения всю свою университетскую группу[54]. Ты смотришь на нее в недоумении.

– Всех? – спрашиваешь ты. Мысленно производишь подсчет.

– Но у тебя всего два стула, – говоришь ты. – Стол один, и тот маленький. Ты же еще и вещи не распаковала.

Она ничего не отвечает.

– Ты их предупредила, что это будет вскладчину, да? Они принесут закуски и гарниры, а мы, например, запечем индейку?

– Нет, – говорит она, – нет. Это было бы грубо. Мы должны позаботиться о своих гостях.

– А о нас кто позаботится? – спрашиваешь ты. – У меня плохо с деньгами.

– Не будь такой стервой, – говорит она.

Так ты оказалась в 11 часов вечера в «Крогере», ты складываешь в тележку товары и пытаешься понять, как сюда попала. Ты платишь за все покупки.

Дома ты обнаруживаешь, что и кастрюль, и сковородок у нее мало, и когда ты разморозила корнуэльских цыплят и смазала их маслом с солью и перцем, тебе пришлось резать их пополам. Обычно ты без особой брезгливости разделываешь мясо, но необходимость прорубать грудины и потом вжимать блестящих от масла курят в фольгу тебя смущает.

– Помоги мне, – просишь ты.

Она снимает рубашку и лифчик, режет цыплят кухонными ножницами. Лезвия распарывают каждую птицу от бедер до шеи. Ужасный звук. Вспоминаешь тот случай в Южной Африке, когда в нескольких метрах от тебя лев сдирал шкуру с ноги зебры, а пещерная часть твоего мозга вопила: БЕГИ БЕГИ БЕГИ.

Она растягивает хребты и переворачивает птиц, вдавливает в сковородку, словно открытые книги.

Ты все еще возишься с готовкой, когда появляются гости, все еще возишься, когда они смеются и едят стоя, с бумажных тарелок, а на тебя и не смотрят.

Есть ли причины для беспокойства? У тебя почти постоянно нелады с желудком, от малейшего движения – тошнота[55]. И кишечник полыхает огнем, его сводят спазмы – наверное, повышенная кислотность, только бы не рак. Руки стали трястись, в пищеводе неприятное такое ощущение – как будто он сжимается.

Ты плачешь без повода. Не можешь кончить. Не можешь смотреть ей в глаза, не можешь пойти в очередной бар. Спина тоже начала болеть, и ноги, врач без обиняков говорит – пора сбросить лишнее. Ты рыдаешь взахлеб и пропускаешь заключительную фразу, в которой вся соль: сбросить лишние 110 фунтов, ту блондинку, что ждет тебя в приемной, раздраженно кривя лицо.

В «Я люблю Люси» есть эпизод, когда Люси встречается с Шарлем Буайе, тем самым актером, который играл коварного мужа в «Газовом свете». Опасаясь, как бы страстная влюбленность Люси в Буайе не породила какой-нибудь безумный план и неизбежную катастрофу, Рикки упрашивает Буайе притвориться кем-то другим. Буайе соглашается подыграть, называется вымышленным именем, но (разумеется) все равно разбушевался хаос, а в итоге Люси прознала про обман.

Когда я смотрела эту серию, я вполне могла оценить и юмор, и аффектированность. Широко раскрытые глаза Люси, гримасы на камеру, фантастические интриги и неуправляемый хаос – все рассчитано на пошловато-примитивное удовольствие от фильма. Но за всем этим – он говорит «я не он», такая игра, и Люси уверена и в то же время не уверена. «Я не он»: вроде бы забавный розыгрыш, но розыгрыш основан на обмане.

«Это был грязный трюк», – возмущается Люси, узнав правду. Рикки хихикает.

Даже сейчас мне нелегко смотреть телесериалы, эпизоды, где в основе сюжета – ошибка относительно личности персонажа или намеренная подмена. Мне неуютно от того, как начинает ускользать реальность благодаря комическому приему недоразумений и ошибок вокруг чьей-то не-ошибки. Когда я смотрела эту серию, я видела лишь эхо домашнего насилия в «Газовом свете» – ревность, разговор на повышенных тонах, приказы. «Это личное дело» – «Ты моя, моя и только моя». Все это с налетом фарса, холодного юмора. Разве не смешно? Это же смешно! Это же так смешно! Ну правда же, смешно! Однажды мы над этим посмеемся. Ведь правда?

Ты не замечала, как много поешь, пока она не приказала тебе перестать[57]. Оказывается, ты поешь всюду – в душе, и когда моешь посуду, и когда одеваешься. Ты поешь арии из мюзиклов, псалмы, песни, знакомые с детства (церковные, школьные, скаутские). Ты еще и сочиняешь песни про все, что происходит в эту минуту. Она подпевает музыке в машине, но только если включить музыку. Ты просишь ее петь для тебя, без музыки, но она отказывается.

В редкие моменты ясности ты говоришь ей дерзко: если она отвергает твое пение, то, наверное, и тебя саму отвергает. Это же шутка – ну, вроде того – но шутку никто не оценил. «Наверное», – отвечает она, и голос ее холоден как лед.

Однажды в будний день, возвращаясь из Дома иллюзий, на границе Иллинойса и Айовы ты обнаруживаешь, что у тебя маловато бензина. Навигатор сообщает, что ближайшая заправка – на пустующей, продуваемой ветрами боковой шоссейке, но, едва съехав туда, ты понимаешь, что сделала это напрасно. Типичный проселок, сплошь кукурузные поля, изредка дома и сараи. Ты едешь: должна же где-то на горизонте появиться заправка? Но каждый раз, перевалив через очередной холм, ты видишь лишь разбегающиеся сельские дороги. Повернуть назад? Или заправка обнаружится вот-вот, за ближайшим поворотом? Уже сгущаются сумерки, внезапно пейзаж уплощается, и тьма поглощает его.

Ты останавливаешься на обочине и хочешь проконсультироваться со смартфоном: сигнала нет. Ты сидишь, делаешь глубокие вдохи. Что бы сказал в такой ситуации твой папа? Как бы любой человек поступил в такой ситуации в эпоху до мобильных? Пойти пешком? Постучаться к кому-то в дверь? Как хочется поскорее оказаться дома!

Ты орешь во весь голос с минуту, прежде чем осознаешь это. Ты колотишь кулаком по рулю – бедная машина, она всегда лишь выполняла твою волю, больше ничего, – воешь: «Мать твою, мать, мать!», ты не знаешь, отчего плачешь. Заблудиться – такое с каждым случается.