Общие места. Мифология повседневной жизни - Светлана Юрьевна Бойм

России может читаться как история меняющихся определений пошлости. Аналогичным образом коммерческая культура когда-то преследовалась высокой культурой, потом незаметно вошла в нее как одна из цитат, а впоследствии коммерческая культура завоевывает высшее социальное положение, превращая достижения авангарда в милые штампы, но по-прежнему изредка выдавая подачки бедствующим художникам.

Боюсь, что нет никакой панацеи от пошлости. Ее эпидемия часто имела неверный диагноз, в результате чего критика не выходила за черту знакомого заколдованного круга банальности. Возможно, что нет особой необходимости дать единое вневременное определение пошлости. Важнее выявить ее механизмы, приводящие к ослаблению иммунитета критической мысли, чувственного восприятия, потребности новизны и выражения сочувствия. Борьба с пошлостью велась (безуспешно) с 1860 по 1960 год в официальной и неофициальной культуре. Она помогала развитию культурного самосознания, но иногда ее собственные лозунги превращались в клише культурного снобизма. Кстати, история слова «сноб» тоже не лишена парадоксов: в Англии XVIII века «снобом» назывался человек, который пытался поступить в элитарные учебные заведения, не имея аристократического происхождения. Хотя точная этимология слова «сноб» неизвестна, в XIX веке оно ассоциировалось с латинским определением «sine nobilitate» (человек, не имеющий благородного происхождения). Впоследствие и именно эти люди станут ярыми защитниками аристократии духа.

Но не будем лишний раз нападать на интеллигенцию. Это тоже уже не ново. В последние, послеперестроечные годы слово «пошлость» исчезает из российского лексикона. Борьба с пошлостью, как и борьба со старой интеллигенцией, стала почти неактуальной. Что станет с культурой при полном исчезновении категории пошлого, пока трудно сказать.

3. МЕЩАНСТВО, СРЕДНИЙ КЛАСС

Согласно Далю, «мещанин» – это «горожанин низшего разряда, состоящий в подушном окладе и подлежащий солдатству»82. Слово «мещанин» происходит от слова «место» и приходит в Россию из Польши или Западной Украины в XVII веке. Мещанин, по сути, – это бедный младший брат немецких и голландских бюргеров.

«Меня не поймаете на слове, я не против мещанского сословья. Мещанам без различия классов и сословий – мое славословье», – писал Владимир Маяковский во время усиленной борьбы с мещанством в 1920-е годы83. Мы можем с легкостью поймать поэта на слове. В русской традиции на протяжении двух веков очень трудно отделить нейтральное, описательное определение мещанского сословия от ругательства. Мещанин – представитель бедного среднего класса – и мещанин – бездуховный обыватель – слились в одно в русской культурной мифологии. Мещанство и интеллигенция виделись как два культурных антипода, воплощающих в себе быт и бытие. Это один из основополагающих культурных мифов российской истории.

Если посмотреть на этот вопрос исторически, то мы обнаружим, что интеллигенция и мещанство «близнецы-братья» по своему социальному происхождению и исторической роли. Обе социальные группы выделились в российском обществе после реформ Петра I и получили большую социальную мобильность в противовес феодально-аристократической структуре допетровской России. Интеллигентский идеал – это аристократия духа в сочетании с бедностью. Таким образом, интеллигенция одновременно народна и благородна. (Слово «интеллигенция» – тоже интересное явление межкультурных взаимоотношений. Оно пришло в Россию из Германии, а затем эмигрировало из России во все европейские языки в русском варианте «интеллигентсиа».) Мещанство – это «третья» категория, это и не благородные и не народ. Хотя указ Екатерины II 1785 года узаконил существование мещанства, третье сословие, по замечаниям путешествующих иностранцев, не образовалось в России на европейский манер. Уроженец Риги Г. Т. Фабер в своей книге «Безделки: Прогулки праздного наблюдателя по Санкт-Петербургу» (1811) пишет о социальной неприспособленности российского среднего класса, который располагается «между двумя крайними полюсами общества, между его верхушкой и его низом», не находит себе места в России, не может путешествовать из Петербурга, потому что не имеет экипажей и прислуги, не находит подходящих кафе и рестораций и испытывает величайшие трудности при снятии меблированных комнат. «Люди это весьма почтенные, занимающие государственные или частные должности либо зарабатывающие себе на хлеб своими талантами и предприимчивостью – чиновники, ученые, артисты, истинное ядро общества, по отношению к которому все прочие являются не более чем оболочкой, существа трудолюбивые, к чьим услугам прибегают остальные, дабы блистать и наслаждаться жизнью. Имя этим людям – бедные малые. Этот-то достойный сочувствия класс ведет во многих странах существование куда более безбедное, чем в России, где для него еще много предстоит сделать»84.

Российский средний класс в середине XIX века воспринимался как противоречивое понятие. «Золотая середина» вообще никогда не была русским идеалом. Середняки всегда проигрывали. К тому же социальные или описательные категории часто переводились в духовные и моральные. Так случилось и с мещанством. Александр Герцен впервые перевел европейское понятие среднего класса как мещанство и изобразил европейскую буржуазную цивилизацию как «меркантильную и мещанскую». Искусство, по мнению Герцена, не выносит мещанства, противостоит ему. «Мещанство, – пишет Герцен, – идеал, к которому стремится, подымается Европа со всех точек дна. Это та „курица во щах…“ Маленький дом с небольшими окнами на улицу, школа для сына, платье для дочери, работник для тяжелой работы, да это и в самом деле гавань спасения – havre de grвce!»85

С самого начала мещанский кусок курицы в супе имел дурной привкус пошлости. (Простой вегетарианский суп с капустой, который едят крестьяне в утопической коммуне, не нуждается в курице.) Для российского интеллигента искусство и духовность значат больше, чем кусок курицы в супе, голод ценится выше набитого брюха, духовная бездомность «богаче» мещанской мечты о бытовом комфорте и удобстве жилья. Герцен описывает, как революционная буржуазия Франции и Англии превращается в самодовольную касту мещан. В XIX веке и славянофилы и западники критиковали мещанство не только за его капиталистическую подоплеку, но и за его радикально нерусский дух.

Ценности среднего класса – быт, частная жизнь, забота о заработке и выживании – все это не входило в интеллигентское понятие о русской культуре и русской идее. Когда Максим Горький пытается представить героя из мещанской среды в пьесе с откровенным названием «Мещане» (1902), то он вызывает бурю негодования86. Дмитрий Философов и особенно Дмитрий Мережковский видят в появлении мещанства знак неминуемого апокалипсиса, наступления заключительной стадии западной цивилизации87. Более того, Мережковский обвиняет Горького и даже Чехова в мещанстве на том основании, что они отрицают ценности исконно русского «религиозного общества». Горький обвиняет Мережковского, Некрасова, Тургенева, Достоевского и Толстого в «проповедовании униженности», сбивающем народ с толку и тем