Большая svoboda Ивана Д. - Дмитрий Добродеев

Иван задает такой же вопрос скрипачу Геннадию, русскому из Киева, прибывшему в Германию по непонятной линии. Геннадий уклончиво отвечает: «Украинский — красивый язык, в нем много от польского».

Любовь к украинскому языку у Геннадия потому, что он воспитывался в интернате под Киевом и говорит на мове не хуже щирого хохла. Иван чувствует, что это — нарушенная психология, что Геннадий — уже не русский человек, а малоросс. Бунт хохлов против России для Ивана то же, что бунт баварцев против великой Германии.

Полгода их обучают немецкому и компьютерной грамоте. Это самое спокойное время в мюнхенской жизни Ивана. В паузах они спускаются в немецкие кнайпы, пьют ароматный фильтр-кофе с буттер-бреценом, болтают о перестройке и германском объединении. Настроение — бодрое. Всех их наполняет беспричинная эйфория, у всех запредельные ожидания. Они верят, что на Западе у них все сложится великолепно. Орел выгодно продаст дискотеку, выдаст дочь за миллионера и будет ездить на БМВ по просторам Баварщины. Виталик со временем переберется в Америку, где станет автодилером. А музыкант Геннадий — он будет ни много ни мало солистом Гамбургской филармонии.

Что касается Ивана, то он пока не строит планов. У него свой особый, сложный сюжет.

Их преподаватель компьютерной грамоты — сорокалетний кудрявый немец Хольгер, в душе анархист. Он жалуется на буржуазную культуру, на нехватку денег, на одиночество. Типичный представитель поколения 1968 года. Он приносит на занятия брецен и грустно грызет его, пока ученики познают компьютерную грамоту.

Потом он ведет всю группу на «серьезное» кино. Иван помнит как сейчас этот фильм: «Малина». По роману Ингеборг Бахман. Надрыв послевоенной культуры Германии. Немецкие студенты обычно смеются: «Достала нас дурацкая Deutsche Nachkriegslitteratur!»

— А мы, думает Иван, — дети брежневского безвременья. Нас этими смешными проблемами, надуманными конфликтами сытой Европы не удивишь. Мы пропитаны водкой и портвейном, просвечены анкетами и пропитаны ядом безверия. Являемся ли мы подопытными кроликами чьей-то злой воли? Нет ответа.

Ночью Иван видит сон. Далекий гудок паровоза, дымок растворяется в таежной дали, нисходит на землю тьма, а он стоит в кирзачах на платформе станции «Сыч». В кармане ватника недопитая бутылка портвейна, в уголке рта тлеет «Беломор». Как долго продлится эта жизнь?

Это он или не он? Он не знает. Вспышка. Стоп-кадр. Он удаляется.

Мюнхен — чудесный город: чистый, веселый, зажиточный. Немного провинциальный. Но и здесь работали русские люди. Здесь жил Тютчев, здесь сделал первую остановку Ленин, и, главное, здесь пришел к абстрактному искусству Кандинский.

Ильич и Кандинский жили в Швабинге в одно время. Ильич на стипендию немецких социал-демократов снимал комнату на Кайзерштрассе, сидел в пивной и писал «С чего начать?» Кандинский, отучившись в школе Антона Ашбе, снял в Швабинге мастерскую и приступил к самостоятельным живописным опытам.

Чем еще интересен Мюнхен?

Здесь жил и добровольно ушел из жизни великий геополитик Карл Хаусхофер.

Здесь отравили Степана Бандеру.

Здесь вышел на «пивной путч» 1923 года Адольф Алоизыч.

Сюда же после 1945 года переместился из Парижа центр антисоветской пропаганды и агитации.

Здесь живут власовцы, бандеровцы, белогвардейцы, представители «третьей эмигрантской волны». Осели Любарский, Зиновьев, Войнович, Плисецкая с Щедриным и т. д. и т. п.

Мюнхен — один из центров шпионажа в Европе. Тому способствует его особое географическое положение. После 1945 года все были уверены, что Сталин предпримет еще одну попытку захвата Западной Европы. Бавария и Мюнхен были защищены горами, и танковые колонны русских не могли сюда прорваться так стремительно, как по равнинам Центральной и Северной Германии. Поэтому американцы забрали Баварщину себе, расположили здесь войска, а также все институты борьбы с Советским Союзом. Здесь, в Пуллахе, — штаб-квартира БНД, в Мюнхене — центры бандеровцев и прочих антисоветских подполий, в Гармише под Мюнхеном — американская разведшкола. Здесь же, в Мюнхене, — радиостанция «Свобода-Свободная Европа». Один лишь НТС остался во Франкфурте.

«Свобода» — великий эмигрантский миф. Длинные больничные корпуса за белым бетонным забором, они примыкают к Английскому парку. Даже прогулка вдоль станции вызывает трепет. Иван помнит советский фильм «Убийство в Английском парке». А также бесчисленные статьи о подлых разборках в презренном гнезде шпионажа. Он побывал здесь с Богородниковым, но даже не мечтает о работе. Это мечта всех эмигрантов.

Иван по-прежнему один в Мюнхене: семья напрочь застряла в Совке, и он не знает, как их вытащить. Постепенно боль разлуки притупляется, только образ дочки еще появляется у него перед глазами, когда он засыпает.

Ему все время кажется, что его «Я» рассыпается. Ему необходимо прилагать усилия, чтобы помнить себя. Он говорит: «Это я, я здесь, я еще не забыл свое «Я». Я помню себя, а если я утеряю связь с «Я», я растворюсь в окружающей среде и стану Никем. Даже меньше, чем Никем». В психологии это называется «деперсонализация». В качестве причины называются стресс, переутомление и нервные расстройства. Но Ивану кажется, что причина глубже. Причина, говорит Гурджиев, в том, что душа при жизни может покидать тело человека и тогда он становится биороботом. Живым снаружи, мертвым внутри. Voila!

От нечего делать он идет в «Немецкий музей». Стоит у настоящей подводной лодки Первой мировой войны. Он живо представляет себя в этом узком, замкнутом пространстве, среди однозвучно тарахтящих моторов, в глубинах Атлантики. Вместе с капитаном Швигером он пускает торпеду на «Лузитанию»: «Попал! Америка втянется в Первую мировую».

Он поднимается в салон авиации, смотрит на истребитель Bf 109, детище Вилли Мессершмидта, и восхищается совершенством его линий.

Он бормочет: «Вселенная бесконечна, человек ничтожен. Людей всю историю давят как муравьев. Какие могут быть принципы? XX век доказал необратимо, что человек не имеет значения. Вообще. Мы — личинки на этой земле, сметаемые ГУЛАГами, Холокостами и прочими цунами. Но если я пойду наперекор, то только ради другой идеи. Своей идеи. Я не верю ни одной из ныне действующих идеологий, они все нас подвели. Нет церкви, партии, отечества. Смысл может быть только мой — индивидуальный».

Вечерний маршрут приводит Ивана к задворкам главного вокзала, где толпы анонимных посетителей снуют у лавок с красными огнями.

Он думает: «Хорошая находка — эти видеокабины! Найдено колоссальное средство управления массами. Когда опорожненные самцы выходят из кабин, им не нужно выражать социальный протест, не говоря о моральном. Вся мужская Америка рукоблудит у компьютеров, и во что они превратились?»

«Подлые властители западного мира! Им легче организовать дрочильни, чем реальный секс, и пустить энергию масс в пустоту». Иван видит холеные рожи этих менеджеров постмодерна, этих ариманических и люциферических монстров. Сидящих в башнях из слоновой кости и составляющих проекты по убийству живого секса.