Потому что я – отец - Михаил Калинин

мама накидывает, что я как-то не так с вами общаюсь. Устал.

– Чего бы ты добился в своих танцах, если бы ныл об усталости и мечтал только о радостях? Думаешь, попал бы в телик и выиграл проект? Пот и злость тебя привели к победе.

– Только не надо приплетать сюда танцы. Терпеть их не можешь, но, когда тебе удобно, тут же приводишь в пример.

– А ты не уходи от ответа. Можешь наслаждаться жизнью, жалеть себя, но тогда не надейся на достижения. Домашним ты тоже будешь говорить, что устал, когда с деньгами напряжёнка случится?

– Нет никакого смысла жить в землянке, ожидая войны.

– Всего лишь пример привёл, а ты начинаешь передёргивать. В любое время тебе придётся конкурировать с другими. Те, кто витает в облаках, очень удивляются, когда реальность оказывается не настолько сладкой, как представлялось.

– А что плохого в смелых мечтах?

– Всё в них хорошо, если это не пустые грезы, а ориентиры для приложения сил. Ты поймаешь большую рыбу, только если упрямо и долго до рези в глазах будешь следить за неподвижным поплавком.

– Опять ты о своём. Ты, наверное, даже зубы чистишь с приложением сил и стремлением к совершенству.

– Хватит уже. Будешь так с друзьями говорить, не со мной. Можешь расслабиться и наслаждаться. Ты достаточно взрослый для такого решения.

– Уже не могу. К психологу пошёл.

– И как? Помогло?

– Пока не очень.

– Ну, значит, скоро узнаешь, что все проблемы из детства. Вали на меня, я не против. Когда-то мне тоже хотелось в своих невзгодах обвинить отца.

Глава VI. Все проблемы из детства

* * *

Отец не любил улыбаться. Я помню его сосредоточенным, даже хмурым. У него всегда вид человека, который пытается решить непосильную математическую задачу. С напряжением и чересчур сконцентрированно он читал вслух детскую книгу, смотрел по телевизору футбол и произносил тост на Новый год.

Однажды я крепко задумался, почему отец не смеётся, когда возится со мной. Ничего толкового не придумав, пристал к матери. Помню её взгляд, полный сострадания, и ответ после долгой паузы: «Такой он человек».

Потом я случайно подслушал их разговор:

– Можно тебя попросить?

– Да, о чём?

– Ты хотя бы иногда пытайся улыбнуться, когда с ребёнком играешь.

– Давай не будем требовать излишнего друг от друга.

– Не волнуйся, пожалуйста.

– Я провожу много времени с ним, делаю то, что могу. Если не нравится, могу сидеть газеты читать.

– Не ставь всё с ног на голову. Я очень рада тому, что вы много играете и общаетесь. Но мальчику всего семь лет, ему нужна не только твоя сила, но и мягкость.

– Поздно что-то менять.

Я решил, что он всё-таки меня любит, но что же с ним происходит…

– Мам, а папа до Афганистана был таким же задумчивым?

– Задумчивым? Хорошее ты слово подобрал. Давай не будем об этом, мой зайчонок. Мы с папой очень любим тебя.

Она присела на корточки, прижала меня к себе, её тело несколько раз дёрнулось. Поспешно встала и отвернулась к плите, на которой выкипал суп. Я больше не стал её спрашивать.

– Папа, ты почему такой серьёзный?

– Нормальный я.

– Совсем не смеешься.

– Я же сказал, всё хорошо.

Если папа начинает предложение словами «я же сказал», лучше прекратить расспросы. Отцу достаточно девяти букв, чтобы выстроить вокруг себя неприступную крепость. Если наберёшься смелости и не отступишь, он взорвётся. Шрам над правым глазом, зловещий взгляд и подавляющий любое желание отвечать командирский голос пугали меня. Он ни разу нас с мамой не тронул во время таких вспышек, но кричал громко и долго, каждый раз заканчивая канонаду словами: «Когда-нибудь меня оставят в покое?»

О службе в армии он говорил мало. Командир чего-то. Возвращался домой немного уставшим. Долго гладил свои рубашки и брюки, мыл посуду за всеми. Если разрешал мне поносить фуражку, значит, хорошее настроение. В этот момент его лицо тускло освещал намёк улыбки. С улыбкой этот намёк можно соотнести, как тепло первого луча солнца на рассвете с полуденным июльским жаром – что-то в уголках его губ тщетно пыталось придать лицу радостное выражение.

Я с удовольствием вспоминаю момент, когда он расхохотался от души. Накануне Нового года он пришёл домой с двумя сослуживцами. Мне подарили пухлый пакет, набитый конфетами. Усатый добряк попросил рассказать стихотворение. Я стеснялся, но этот весёлый слегка полноватый дядька с румянцем так ловко меня убеждал бравым голосом, что я быстро набрался смелости. Меня поставили на табуретку, надели фуражку, я затараторил. В каком-то месте я сбился, все засмеялись. Сначала я расстроился, но тут же понял, благодаря развеселившей их оговорке я могу развить успех. Специально повторил те же слова, вызвав восторг у офицеров. Громыхали все. Заливался усатый, ему сдавленными смешками вторил другой с крайне заурядной внешностью. И даже отец веселился.

Меня было не остановить. И третий раз, и четвёртый я бросался в них исковерканной строчкой. Первым пришёл в себя папа и своим обычным назидательным тоном начал объяснять, что хорошую шутку повторять не требуется, иначе всё испортишь. Охлаждающая пыл нотация не помешала мне навсегда запомнить радостный момент, ведь я сумел рассмешить вечно серьёзного любимого человека.

Конечно, он улыбался и даже смеялся иногда. Громко, как конь, – говорила мама. Детские воспоминания многое упускают, но очень часто сохраняют правильные выводы, которые взрослые пытаются скрыть: отец не умел веселиться и всегда был скованным в проявлении приятных эмоций.

* * *

Странно, но машины в жизни мужчин моей семьи всегда играли какую-то особую роль. Мы их любили, они приносили беды.

Помню, как отец торжественно заявил: мы едем на море! В Сочи.

Мне девять лет. Двое суток в поезде рядом с разговорчивым папой – счастье. Сейчас все высмеивают шуршание фольги и традиционную дорожную еду советской семьи – курицу и яйца. Но я хорошо помню наслаждение, с которым мы моментально смели наши запасы. Папа нахваливал маму и ласково упрекал меня за чавканье. Вокруг все жаловались на духоту, а мы веселились.

Я запомнил те недели навсегда не только из-за печального финала. Семейная идиллия. Всегда красивая, весёлая, вся в белом мама, в приподнятом настроении щебетавшая о том, как же хорошо быть вместе, и отец, раздаривший нам годовой запас улыбок. Что происходило с ним? Впервые за долгие годы папа казался счастливым. Он смеялся, позволял мне хулиганить, трепал меня за волосы, а маму постоянно обнимал. А ещё нас баловали гостеприимное море и горячее лето, завораживали огоньки светлячков, но это