Лилия под дождем - Кэндис Кэмп

– Я знаю, что такое полевой госпиталь.

– Поэтому я поехала туда и забрала Уилла домой.

Рейд в изумлении посмотрел на Мэгги.

– В район боевых действий? Одна?!

– А что я могла поделать? Больше некому было. Отец Уилла умер, мой – тоже. Все мои братья ушли на войну, слуг у нас тоже не было. Так что я оставила Ти с матерью, села в повозку и поехала.

Рейд был поражен. Мэгги рассказала об этом так буднично, как будто она отправилась в соседний город, а не в опасный путь через горы по полудикой территории, где шла война.

– Конечно, выбора у вас не было. Хотел бы я, – Рейд вдруг улыбнулся и вновь помолодел, – увидеть лица докторов, когда вы вдруг появились перед ними в своей повозке и сказали, что приехали забрать мужа.

Мэгги усмехнулась.

– Они действительно удивились. Один из них сказал мне, что я убью Уилла, если заберу его сейчас домой. Я ответила, что то, что они делают в этом госпитале, больше подходит на убийство.

Воспоминание о неприятном разговоре с врачами зажгло недобрый огонь в глазах Мэгги, но он тут же погас.

– Всю дорогу домой я до смерти боялась, что они окажутся правы. Ему было так плохо, лихорадка не отпускала его, он постоянно бредил: ничего похожего на слова, одни нечленораздельные звуки. Он горел, и я все время делала остановки, чтобы обтереть его прохладной водой. Какой он был худой! Кожа да кости, почти ничего не ел. Одна из его ран загноилась, и я должна была часто менять повязки. Меня охватывало отчаяние при мысли, что я не довезу Уилла до дому. Это был кошмар, – сказала она тихо.

– Но вы привезли его и выходили.

– Да. – У нее был отсутствующий, обращенный в себя взгляд. – Но еще не единожды я думала, что потеряю его. Мама мне очень помогла тогда. Но вскоре мы обнаружили, что он никого и ничего не узнает: ни родных, ни дом, ни город. Сначала он еле говорил, потом смог вспомнить названия некоторых предметов. Когда он поправился и окреп, стало очевидно, что больше всего пострадал его мозг. Он опять стал ребенком. – Гримаса боли исказила ее лицо. – Когда он обращался ко мне, то называл меня «мама», как Ти.

– Я… прошу прощения, – хрипло произнес Рейд.

– Никогда не знаешь, какие испытания готовит нам жизнь, – задумчиво сказала Мэгги. – Когда мне было шестнадцать лет, и Уилл ухаживал за мной, разве я могла себе представить…

– Вы стойкая женщина, – в голосе Рейда звучало восхищение. – Большинство на вашем месте сдались бы. А вы продолжаете бороться.

– Это благодаря моей маме. Она считает, что во всем нужно идти до конца, особенно, если дело касается любви.

Мэгги подняла голову и увидела, что Рейд пристально смотрит на нее со странным выражением на лице. Ей стало интересно, о чем он сейчас думает. Вдруг ей пришло в голову, что она кажется ему грубой, неженственной. Мэгги покраснела, и тот факт, что она подумала об этом, заставил ее покраснеть еще больше.

Она вспомнила ту пору, когда была молода, вспомнила, как ухаживал за ней Уилл: он заботливо прикрывал ее плечи шалью, когда она выходила из дома, осторожно помогал ей сесть в кабриолет. Вспоминала нежные слова, которые говорил ей Уилл, а она улыбалась ему в ответ. Боже, как давно все это было, тогда она была не одна и могла опереться на крепкое, родное, мужское плечо. Сейчас ей не на кого было положиться, кроме себя самой. Она приняла решение и управляла жизнью своей семьи так, как считала правильным, и ей было все равно, женственная она или больше похожа на мужчину, грубая или нежная, угловатая или грациозная. Все равно до недавнего времени…

Мэгги быстро отвернулась, ее сердце забилось сильнее. Какое ей дело, что думает о ней Рейд Прескот? Мэгги не хотела задумываться над тем, что означают все эти мысли.

Она резко встала.

– В общем, я хотела вам сказать, что пыталась научить Уилла читать и писать, но из этого ничего не вышло. Он только расстраивается и сердится. Однажды он даже закричал, затопал ногами и швырнул грифельную доску через всю комнату – так это оказалось тяжело для него. Он понимает, что не в состоянии сделать то, что другим дается легко. Это причиняет ему боль, и он раздражается. Я не хочу, чтобы он вновь все это испытал.

– Я тоже. – Рейд встал. – Послушайте, я обещаю, что не буду требовать от него того, на что он не способен. Не знаю, насколько он был пригоден к учебе, но я буду заниматься с ним тем, что находится в пределах его понимания. Я буду рассказывать ему истории, легенды о событиях и людях. Иногда я буду читать ему вслух. Это поможет Уиллу не чувствовать себя таким одиноким, разве нет?

– Да! Думаю, это так. Ему должно понравиться. – Мэгги взглянула на Рейда сияющими глазами. – Это очень любезно с вашей стороны. Многие даже не подозревают, какие чувства он испытывает. Обычно они просто не обращают на него внимания.

Рейд пожал плечами.

– Мне нравится Уилл. Я хочу попробовать позаниматься с ним. Если ему будет тяжело, мы тут же прекратим.

Мэгги дотронулась до руки Рейда.

– Спасибо. Вы – хороший человек. Рейд смутился и невольно сделал шаг в сторону от Мэгги.

– Не думайте обо мне лучше, чем я есть на самом деле.

– Не буду. – Она улыбнулась ему и пошла в дом.

Рейд наблюдал за тем, как она уходила, замечая все движения ее тела – раскачивающиеся упругие бедра, прямую ладную спину, маленькие ножки, показавшиеся из-под юбок, когда она поднималась по ступенькам крыльца. Его охватило волнение. Она – Мэгги Уиткомб, была желанной для него женщиной. С другой стороны, он понимал, что она интересует его и как сильный, волевой человек, который смотрит жизни в глаза, не жалуясь на лишения. Всегда ли она была такой, или ее изменила война?

Рейд вернулся к персиковому дереву, вдавил в землю тонкие столбики и плотно утрамбовал грунт вокруг них. Работа не смогла отвлечь его от мыслей о Мэгги и ее рассказе. Он представил ее в повозке, в полном одиночестве проехавшей почти половину территории Арканзаса. Как она чувствовала себя, когда вошла в грязный полевой госпиталь и увидела Уилла, лежащего рядом с такими же раненными, как и он, людьми.

Рейд закрыл глаза. Он представил себе эти ряды людей, истерзанных, окровавленных, лежащих на носилках и грязных подстилках, а то и просто на земле, лежащих в ожидании своей очереди на операционный стол, а когда подходило их время, половина из них уже ни в чем не нуждалась. Он мог физически почувствовать знойную жару под тентом госпиталя, липкий пот на спине и лице, прилипшую к телу одежду, а вокруг слышались, крики и стоны раненых. Кто-то молился богу, кто-то корчился от боли. Один, после Шарнбурга, звал вновь и вновь: «О Господи, прости меня», – весь день, всю ночь, пока Рейд не почувствовал, что сейчас закричит сам. И тучи мух вокруг столов и носилок.

Рейд заскрежетал зубами, медленно опускаясь на землю. На лбу выступили бусинки пота. Он не хотел все это вспоминать, но видения прошлого волнами наплывали на него и против его воли уносили в океан боли, стонов, рыданий и молитв, заставляя вспоминать снова этот характерный запах крови, запах кровавой бойни. Кровь была везде – на столах, людях, одежде, впитывалась в землю. Этот запах невозможно было забыть даже многие месяцы спустя. Он перемешался с запахом мочи и фекалий, когда смерть настигала свои жертвы, с запахом гноящихся ран и ампутированных конечностей, сваленных в кучу позади операционного стола. Это был запах смерти – удушливый, тошнотворный… Воспоминания были так похожи на реальность, что почти раздавили Рейда. С трудом вырвавшись из плена страшных видений прошлого, он, шатаясь, поднялся на ноги. Постепенно кошмары отступили от него, и он увидел, наконец, что находится на ферме, где провел уже не один день, а вокруг яркая зеленая трава, залитая золотистым солнечным светом.