Место встреч и расставаний - Сара Маккой

– Иголка затупилась, – сказала Хейзел в тот ужасный вечер.

Они только что пришли домой с рынка. Хейзел работала над шнуровкой дирндля[34] и слишком сильно протолкнула иглу через материю. Острие вонзилось ей прямо в руку. Умением шить она никогда не отличалась. Она прижимала к ране обрезок ткани – Кате показалось, что крови, пропитавшей лоскут, было больше, чем от обычного укола.

– Нет ничего хуже, чем тупой конец, – захихикала Бригитт и положила свои мокрые варежки возле печи. – Скучала по нам? – Не дожидаясь ответа, она продолжила: – Какой мерзкий январь выдался. Не знаю, как мы будем производить качественную немецкую расу на диете из корнеплодов. Нам нужно мясо! Я бы что угодно отдала за кусок торта «Черный лес».

Ката отодвинула коричневые вставки в дирндль, чтобы поставить на стол сумку с продуктами.

– Мы видели твою подругу Овидию. У нее новые пуговицы с выгравированными эдельвейсами. Они бы чудесно подошли к твоему платью. Она передавала тебе привет.

Бригитт, хмыкнув, произнесла:

– Бедняжка. Не представляю, каково ей сейчас – после того, как она родила уродца. Я бы, наверное, умерла от такого позора.

Овидия вместе с ними участвовала в Программе. Хрупкая, тихая девушка, любившая перекусывать в одиночестве в саду, потому что там она могла делать наброски летних цветов и зимних птиц. Она хотела стать художницей, как рассказывали. Ее таланты получили хвалебные отзывы в Bund Deutscher Mädel, гитлеровском Союзе немецких девушек, и стали ее погибелью. Из-за ее способностей лидеры «BDM» рекомендовали ее в программу «Лебенсборн». Ее родители относились к древнему германскому роду, и она была достаточно красивой. Естественно, она этого не говорила, все видели, что ее душа была далека от службы родине. Многие на нее обижались – и другие мамы, и сотрудники. Ее считали заносчивой. Поэтому, когда она родила монголоидного мальчика прошлой весной и была исключена из Программы, мало кто ее жалел. Она не поехала домой к своей семье. Вместо этого она открыла палатку на рынке и стала продавать ткани и шить по фасонам, чтобы заработать себе на жизнь. Ходили слухи, что она все еще надеялась разыскать своего сына, которого забрали у нее с акушерской койки, как дефект по протоколу Дома Штайнхеринга. Такая молва быстро распространялась и дошла бы до самых дверей «Орлиного гнезда» Гитлера[35], если бы этому позволили случиться. Какой позор, подумала Ката. Овидия всегда была добра к ней, а для Хейзел была подругой.

– Она продает самые прекрасные ткани, – кивнула Ката на шитье Хейзел. – А это ведь что-то да значит.

– Трата денег. – Бригитт вытащила из сумки грязный кочан капусты. – Какой прок от милого платьица, когда придут американцы с русскими? Очередная приманка, чтобы повалили тебя на землю и пустили по кругу.

Ката разложила в ряд на столе две хилые морковки, луковицу и четыре усыпанные глазками картофелины. Они заплатили за овощи в три раза дороже, чем те стоили, но при таких малых запасах даже дети фермеров пухли от голода.

– Я его надену, когда моя семья увидит меня, – объяснила Хейзел безжизненным голосом.

– Если твоя семья увидит тебя, – поправила ее Бригитт. – Программа никому не разрешает путешествия или встречи. Кроме того, тебе бы в первую очередь следовало о себе позаботиться. Если всплывет, что ты рождаешь ущербных детей, – ну, возьми, например, Овидию, – то ты исчезнешь навсегда.

– Я приготовлю нам аппетитный овощной суп, – сказала Ката и с широкой улыбкой извлекла из сумки буханку хлеба. Сменила тему.

Хейзел разродилась двойняшками, девочкой и мальчиком, в рождественские праздники. Девочка была пухленькая и розовенькая. Настоящий арийский шедевр. Мальчик же оказался совершенно больным, и с каждым днем ему становилось все хуже из-за того, что он отказывался есть. Хейзел ходила проверять его гораздо чаще, чем обычно разрешалось после родов. Ката, например, своего Яна видела, только когда ее вызывали на кормление. Врачи надеялись, что дополнительная материнская забота поможет справиться с плохим аппетитом малыша. К сожалению, не помогла, и ребенка переместили из палаты новорожденных по Программе в помещение, более подходящее его болезненному состоянию. Теперь врачи стали проводить еще больше тестов над девочкой-двойняшкой, чтобы убедиться, что у нее нет подобного скрытого изъяна.

С тех пор как забрали ребенка, Хейзел окончательно ушла в себя. Ее глаза потемнели от ночей, проведенных в слезах; она так сильно потеряла в весе, что молоко иссякло. Ката не винила ее. Хоть Бригитт и была тупа, как столовый нож, все же говорила правду: печаль и позор могли убить женщину.

Хейзел подошла ближе и глубоко вдохнула запах хлеба.

– Рожь и корень одуванчика, – прошептала она, а затем села возле пузатой печки.

После ее слов Ката смогла почувствовать отдаленный запах жареных трав. Она положила буханку на середину стола, словно вазу с цветами.

– С голодных глаз выглядит красивее цветов!

Она надела фартук, чтобы почистить овощи для супа.

– Затопи печь, Хейзел, – скомандовала Бригитт.

Хейзел открыла печную заслонку и забросила внутрь сухих веток. Заалели угли. Щепки занялись, красные язычки пламени взметнулись вверх.

– Не забывай закрывать ее. – Бригитт вернула металлическую заслонку на место, вытерла сажу на ладонях и схватила Хейзел за руку. – Сделай что-нибудь полезное – займись капустой.

Она опустила кочан на стол.

Раз уж они жили в комнате втроем, то нужно было находить способы ладить друг с другом. Кату раздражало, когда ей командовали, как заключенным, и не имело значения, сколько звезд и крестов, рангов и вознаграждений заработала Бригитт.

– Оставь ты ее в покое, Бриг. – Ката принялась счищать ножом листья с капусты. – Она же сама не своя. Вспомни про ее мальчика…

Хейзел оторвала осклизлый лист от кочана и теперь держала гнилую массу в руке.

Бригитт фыркнула:

– Здоровье ребенка зависит от здоровья матери.

– Но ведь девочка родилась чудесная, – возразила Ката. – Ты видела ее? Я в палате новорожденных кормила Яна, а она лежала в своей колыбельке – ну просто загляденье.

– Я не хожу в палату для новорожденных. Как только я родила, ребенок принадлежит родине. – Бригитт очистила ломтик заплесневелого сыра и срезала похожую на мох плесень ножом.

Ката положила очистки от овощей в пустую кастрюлю на бульон и принялась за картошку.

– Один хороший ребенок компенсирует плохого.

С глухим стуком Бригитт стала нарезать украшение стола – буханку – прямо там, где оно лежало.