Волков. Орден Святого Георгия - Валерий Пылаев

— ничуть не хотелось. Но приятный момент и так уже был упущен. А чутье, взвывшее еще до телефонного звонка, и не думало униматься. Явно намекало, что очередные неприятности только начинаются.

Но принятие не всегда означает смирение, так что баранку я крутил если не с остервенением, то уж точно не в самом благостном расположении духа. Щедро разбавленная гормональным буйством злоба подстегивала тело, заставляя ехать суетливо, нагло и местами даже опасно. Так быстро, что я не успел даже толком прикинуть, что именно могло стряслось у Вяземской. Всю дорогу в голове металась только одна дурацкая мысль: если ее сиятельство навела панику и позвала меня без повода — я имею полное право стребовать с нее все то, чего недополучил дома.

Да еще и с процентами!

Впрочем, когда я свернул с Каменноостровского на аллею, остатки игривого настроения улетучились полностью.

Над домом собрались тучи. В переносном смысле, конечно — сам по себе день выдался погожим. Летнее солнце зависло в зените и припекало так, что над асфальтом трепетало полуденное марево — верный спутник сонливого спокойствия… Но не в этот раз. Что-то определенно было не так, и я даже остановился, сделав всего два или три шага от машины. Прислушался, и лишь через несколько мгновений сообразил, в чем дело.

Тишина. Абсолютная, гробовая: ни людей, ни бродячих собак или кошек, дремлющих в тени особняка, ни даже вездесущих голубей — только где-то за моей спиной на проспекте мерно тарахтел мотор проезжавшего грузовика. Но все живое избегало дома, и избегало не случайно, хоть и не вполне сознательно.

Такое бывает в двух случаях.

Первый — катастрофа. Колоссальный взрыв, пожар, обвал, прямое попадание снаряда или авиационной бомбы. Когда не остается уцелевших, даже тяжело раненых, и над местом сгущается сущность, которую обычно принято называть смертью. Иногда ее способны почувствовать даже те, кто лишен и малейших проблесков Таланта.

Второй случай — сильное темное колдовство. Почти то же самое, с той лишь разницей, что оно обычно не оставляет видимых разрушений. Люди иногда не замечают подобное, зато всякое зверье — вплоть до тараканов — разбегается моментально.

Прямо как сейчас. Ничего похожего на следы огня я не наблюдал, зато эфир буквально гудел от концентрированной магической мощи. Энергия уже выполнила свою работу и понемногу рассеивалась, но ее все равно было столько, что кожу слегка покалывало, а воздух пах озоном, как после грозы.

Ритуал. Смертельное проклятие запредельного класса сложности. Не только могучее и прожорливое, но еще и наведенное точно в цель. Даже в старом мире я знал буквально двух-трех человек, способных на подобное — считая себя самого. Когда такая штука начинает работать, спастись почти невозможно. Без заранее продуманной схемы защиты и мощных оберегов счет идет буквально на секунды — и чтобы сплести отвод нужна не только сопоставимая с «нападающим» личная сила, но и стальные нервы.

С канат толщиной — больше всего это похоже на работу с часовым механизмом под шквальным огнем. Одна крохотная ошибка, неверное движение — и чужое колдовство высосет тебя до капли, оставив искалеченный труп. Магия работает чуть медленнее, чем взрывчатка, клинок или пуля, зато куда надежнее всех троих вместе взятых. Я уже давно сообразил, с кем имею дело. Знал, на что он способен, поэтому чуть ли не вся моя одежда представляла собой заговоренную броню от колдовства. Не слишком надежную, но крепкую — достаточно, чтобы если не полностью нейтрализовать чужую силу, то хотя бы не дать убойному ритуалу меня прикончить.

Я умел защищаться. Тот, по кому били здесь примерно полчаса назад — едва ли.

Вяземская встречала меня сама — вездесущий и сердитый дворецкий куда-то подевался. Как и вся прочая прислуга, похоже: то ли их отослали специально, то ли сами разбежались подальше от… эпицентра.

Не знай я, как сильно домашние любят свою хозяйку — точно поставил бы на второе. Когда дверь распахнулось, мне навстречу будто пахнуло могильным холодом. Самым натуральным: разница температур внутри и снаружи была градусов десять, не меньше. Убойное колдовство выжирало из окружающего пространства любую энергию, и тепловой тоже не брезговало.

Но Вяземская этого, похоже, даже не замечала, хоть ее изрядно потряхивало. Что бы тут ни случилось, это явно было куда важнее и серьезнее каких-то там бытовых неудобств. Бледное лицо, сухие глаза, губы, сложенные в упрямую полоску — ее сиятельство держалась из последних сил.

Но стоило мне появиться на пороге — тут же расклеилась.

— Приехал все-таки… — Вяземская всхлипнула и, наплевав на великосветский этикет, уткнулась лбом мне в грудь. — Там…

Договорить она так и смогла — голос задрожал и сорвался в едва слышный хриплый шепот. Моя рубашка тут же намокла от хлынувших слез, и несколько мгновений мы просто стояли молча.

— Ну же, ваше сиятельство. — Я осторожно опустил ладони на холодные, как лед, плечи. — Может, все-таки расскажете, что здесь…

— Идем!

Вяземская отступила на шаг, схватила меня за руку и с неожиданной силой потянула через порог, а потом в гостиную. Такую же тихую, замершую и стылую, как и весь дом… Даже еще холоднее — похоже, чужое колдовство сработало именно здесь.

И я уже примерно понимал, что сейчас увижу.

Вяземский сидел боком ко мне. Вполоборота, откинув голову назад на спинку дивана. Шторы были задернуты, и в полумраке поначалу могло показаться, что старый князь просто решил вздремнуть — настолько мирной и спокойной выглядела поза.

Наверное, здесь бедняга и умер, даже не успев толком понять, что происходит: сначала почувствовал головокружение и слабость… Сел на диван, может, позвал дочь или кого-нибудь из прислуги. Дышать становилось все тяжелее, затем наступил паралич. Сердце остановилось чуть позже — секунд через тридцать-сорок. Или даже через минуту, если в последней надежде спасти хозяина заработал Талант. Впрочем, едва ли — сознание наверняка отключилось еще раньше.

А потом уже фактически мертвый князь начал стремительно усыхать, пока не превратился… вот в это.

На диване передо мной сидела мумия. Еще недавно крепкие большие руки скукожились, превратившись в уродливые костлявые огрызки. Одежда — рубашка и легкий брючный костюм — повисла мешком, будто в одно мгновение увеличилась на пару-тройку размеров. Обтянутый потемневшей кожей череп с остатками седых волос по бокам скалился в последней улыбке.

Прежними остались только глаза — зеркало отлетевшей в неведомые дали души. Серые и неподвижные, почти живые, они смотрели куда-то вперед. Но не на меня, а как бы сквозь, будто покойник до сих пор отчаянно пытался