Что гложет Гилберта Грейпа? - Питер Хеджес

— Это пока только стройматериалы, — говорю я. — Еще не один день уйдет на сборку всей конструкции.

— Я понимаю.

— Вряд ли ты понимаешь. — Встаю из-за стола и шагаю по коридору.

Эми бежит за мной:

— Я понимаю, на это требуется время. Но дело хотя бы сдвинулось с мертвой точки. Мы хотя бы пытаемся скрасить маме жизнь.

Способны ли опорные балки и доски скрасить маме жизнь — это спорный вопрос. Возможно, установка этой конструкции продлит мамино существование. Но с каких пор «продлить» означает «скрасить»?

Со своим красным ящиком для инструментов Такер буквально на цыпочках крадется к дому. Я кричу через затянутую противомоскитной сеткой дверь:

— Такер, ты по-любому ее не потревожишь!

— Как знать, — шепчет он в ответ.

— Она не проснется! После завтрака ее не добудишься!

Проход через наш участок растягивается на целую вечность. Наконец и Такер, и его инструменты благополучно оказываются в доме.

Оценку состояния пола Такер произвел в минувшую среду. В четверг заказал необходимые материалы, которые мы выкупили в пятницу. В субботу были произведены тщательные замеры и — в мастерской Такерова отца — распиловка. Вчера Такер просверлил в досках отверстия, так что сегодня остается только стянуть всю конструкцию шурупами и болтами. Следовательно, в подвале не придется стучать молотком и вообще шуметь. А мама, следовательно, ни о чем не догадается.

Без промедления взявшись за работу, мы сделали три ходки в подвал; половина материалов уже сложена штабелями на полу. Мы стоим рядом, едва переводя дух и утирая пот. Такер окликает:

— Гилберт?

— Я тут.

Впервые за четыре дня он улыбается:

— Все будет в лучшем виде.

Сдается мне, он никогда еще не был настолько горд. У него даже вырабатывается новый имидж: имидж компетентного специалиста.

— Супер, — отвечаю.

В благословенном молчании он напряженно придумывает очередную тему для разговора. Проверяет одну из досок:

— Деформированная.

— Без разницы.

— Для меня разница есть.

— Сюда никто не будет спускаться. Мы же не показухой занимаемся. Это сугубо функциональный проект.

— Я догадываюсь. Тебе не кажется, что я догадываюсь?

Тыльной стороной ладони чешу нос: от разговоров этого парня невыносимо свербит в ноздрях.

— У меня девиз: лучшим людям — все лучшее. Твоя мать — из числа лучших.

На языке вертится, что моя мать — моржиха. Но вместе этого говорю:

— Давай закругляться: мне к двенадцати на работу.

— Так-так. По больному бьешь?

— В каком смысле?

— Ну как же: у тебя есть работа — у меня нет.

— Еще не хватало. Не имею такой привычки. Просто говорю, что мне сегодня на работу. Поэтому давай поторапливаться.

— У меня в планах — получить нормальную работу.

— Я в курсе.

— Для «Бургер-барна» такой человек, как я, был бы находкой. Хорошо бы туда устроиться помощником управляющего. Должность, авторитет.

Говорю ему:

— Все, завязываем.

В подвале уже мигает свет: наверху Эми щелкает выключателем.

Такер начинает заедаться:

— Что там происходит? Наверху кому-то делать нечего?

В подвале мрак сменяется светом.

— Она проснулась.

— Кто?

— Моржиха.

— Гилберт.

— Перекур.

Ложусь, закрываю глаза.

— Надеюсь, мама не надумает смотреть в окно, иначе она увидит твой грузовик с оставшимися деревяшками.

Такер нервно расхаживает туда-сюда:

— Ты должен был ее предупредить… сказать честно…

— Нет.

— Но честность — лучшая…

— Извиняй, Такер.

— Но…

— Все идет своим чередом.

Сверху доносятся только звуки переключения каналов да приглушенный голос Эми.

— Ой, Гилберт, совсем из головы вон. У меня же новость есть, слышь? Даже собирался тебе звонить.

— Ну?

Опускается рядом со мной на колени:

— С утреца заезжал на стройплощадку «Бургер-барна», представляешь?

— Только не говори, что там уже ведутся работы.

— Да! Но я-то еще кое-что увидал…

Говорю Такеру, что «Бургер-барн» меня ни с какой стороны не интересует.

— Мне там, — говорю, — кусок в горло не полезет.

— Да обожди ты, я ж не о том…

— Такер, от одной мысли об этой тошниловке мне помереть охота. Умолкни, пожалуйста!

Тут раздается треск со скрипом, который вроде как движется в нашу сторону. Такер мигом вскочил, задергался:

— Господи. Боже мой. Что там происходит?

Объясняю: это мама направляется в туалет.

— Не может быть. — Задирает голову, с трудом дышит.

Мы оба смотрим на потолок. С каждым маминым шагом в штукатурке появляются новые трещины. Как будто там чертят схему проезда.

— Караул. — Такер поднимает руки, защищая голову от сыплющейся побелки.

До туалета мама добирается не скоро. Скрип прекратился: надо понимать, она уселась. Эми включает в комнате Эллен проигрыватель, ставит альбом Элвиса «Aloha from Hawaii»; звучит его версия «Suspicious Minds»[1].

— Это, — говорю, — условный знак.

Мы бросаемся наверх за оставшимися стройматериалами.

За три ходки перетаскиваем их в подвал. Когда мы с Такером вылетаем из дома, Эми вырубает Элвиса. Садимся каждый в свой грузовичок. Эми стоит на пороге, поднимая кверху большие пальцы, но вдруг резко разворачивается. Не иначе как мама спустила воду.

Мчимся по улице. Сворачиваем налево по Вайн, оставляем позади методистскую церковь. И что я вижу: Эллен тащит Арни за ноги. Пришлось сбросить скорость. Наш слабоумный лежит на земле и цепляется за пучки жухлой травы, чтобы не дать Эллен разогнаться. Она хватает его за волосы и со всей силы дергает. Я ударяю по тормозам, соскакиваю с подножки:

— Не смей! Не смей!

Она отпускает его волосню, отбрасывает с лица свою челку и лыбится — мол, что я такого сделала?

— Стерва мелкая, — кричу ей, перебегая через дорогу.