Обелиск на меридиане - Владимир Миронович Понизовский

в Париж и Лондон, чтобы побуждать союзников присылать военную помощь и обсудить участие антибольшевистской России в последующих после разгрома Советов мирных переговорах. Бедствия гражданской войны коснулись его мало. В Англии Милюков предпринял издание журнала «New Russia»; вернувшись же в более располагающий Париж, обосновал эмигрантские «Последние новости» и из остатков конституционно-демократической партии образовал «Республиканско-демократическое объединение». Сейчас, в день своего ангела, он был настроен минорно:

— Через год отмечать круглую дату… Подумать только — семьдесят!.. Жизнь пролетела; планы, мечтания — ничто не осуществилось…

— Не гневите бога, Павел Николаевич. Вы выдающийся ученый, общепризнанный знаток истории славянства и России.

— История… Еще в гимназии я читал классиков на греческом и латыни. Помните: «История — учительница жизни», Марк Туллий Цицерон… Он и вдохновил. Захотелось стать поводырем — если не всего человечества, то хотя бы отечества… — Профессор скептически улыбнулся. — Более провидчивым оказался Иоганн Энгель: «История — превосходная учительница; но она несчастна, ибо ученики ее удивительно невнимательны…» Да, никто из учеников не желает понять, что в мире все уже было, и, чтобы не делать новых ошибок, надо лишь внимательно посмотреть в прошлое… Нет, каждый снова изобретает колесо.

— Так что же, отказаться от всех попыток? Надежды нет?

— Сколько было в истории и эмиграции, и попыток реставраций… А мы все еще на что-то надеемся. А вдруг получится?.. Вот Англия наконец-то решилась. И в Китае объявился свой Корнилов — как его, трудно запомнить: Чан Кайши. А теперь еще и смута в Маньчжурии. И сразу — надежды!.. Как приняты новости в офицерских кругах?

— Ажитация. Кое-кто уже чистит оружие.

Павел Николаевич и Антон Владимирович снисходительно и плавно обсуждали трепещущие заботы эмигрантской жизни. Путко превосходно понимал, что Милюкову известно все не хуже, чем ему: большая газета, уйма корреспондентов «во всех крупных центрах Европы, в России и во всех местах русской эмиграции», как значилось в рекламе «Последних новостей». Но, видимо, важны для профессора и живые свидетельства, те нюансы, какие не уловит подчас сторонний наблюдатель. К этим беседам, возможно, побуждает лидера политической эмиграции и потребность поделиться своими раздумьями.

— Вот вы, Антон Владимирович, живете иными импульсами: дни проведите на заводе, в реальном деле; ну, изредка бываете в гостях… Посему в лицо эмиграции, особенно обывательской, вглядываетесь редко. Я же все дни в этой среде, как жаба в болоте, хе-хе… Не напрасно такое сравнение. Лицо меняется, становится все менее привлекательным. Да-да… Серая интеллектуальная посредственность, бесплодные мечты о возврате прошлого. Зависть. Дрязги. Вечные поиски денег… Для души и поговорить не с кем… Соберутся, о чем говорят? Ругают большевиков и жидов, масонов, сплетничают друг о друге… Думаете, наговариваю?.. Нет, право.

Милюков привалился к высокой спинке кресла. Кресло будто поглотило его, сделав меньше, чем был он на самом деле.

— Неужели никаких надежд? — спросил Путко. — Неужто вы хотите сказать, что эмиграции следует отказаться от политической борьбы?

— Ни в коем случае! — с неожиданной горячностью воскликнул Павел Николаевич и словно бы вырвался из щупалец кресла, распрямился. — Ни в коем случае! — повторил он, назидательно подняв палец. — Необходимо лишь изменить тактику. Нынче, на одиннадцатом году пребывания вне родины, для огромного большинства русской эмиграции и русского беженства с особой остротой встает вопрос: как быть дальше? Вопрос сей не возбуждался, пока существовала надежда на то, что отрыв от родины будет кратковременным. Эта надежда подогревалась каждую весну. Все эти годы ждали приказа, выдачи оружия, посадки на корабли — и домой! Но обещания военных вождей насчет похода каждый раз кончались разочарованием. А время-то ушло. Веры не осталось… Да и что нынче происходит в России? Знаем ли мы достоверно? А вдруг теперешний режим продлится бесконечно?..

Он внимательно вгляделся в собеседника, словно бы ожидая в его словах услышать ответ всего поколения «детей».

Путко и сам пристально разглядывает профессора. Изменился. Лицо стало суше, набрякли мешки под глазами. Академическую бородку сбрил, усы совсем уже белы, как белы и поредевшие, тщательно расчесанные на пробор волосы. Глаза, увеличенные линзами пенсне, утратили прежнюю, пусть и обманчивую, мягкость, взгляд упорно-внимательный… Воротничок подпирает старческую, в морщинах, шею… Но галстук по последней моде, на пальце перстень с бриллиантом.

— Вы сами, мой друг, верите, что режим рухнет?..

Взять бы и огорошить: «Нет, не верю! Никогда не рухнет!..» Может быть, профессор и ждет такого ответа?.. Или весь этот вечер обволакивал, одурманивал, ждал срыва?.. Даже голос, сама интонация может его выдать… Путко молча, неопределенно пожал плечами.

Милюков отвел взгляд. Мелкими затяжками раскурил сигару:

— Вижу, тоже точит червь… Вижу. И понимаю… Точит и молодые деревья. Любое растение, вырванное из земли, сколько ни держи его в вазах, увядает… А индусы еще и так говорят: «Опавшие листья никогда не возвращаются на свои стебли». Грустная пословица… Не знаю, подвержены ли вы приступам ностальгии. А я, признаюсь, особенно в последнее время… Чем ближе к юбилею… — Он медленно выпустил изо рта синий сигарный дым. — Эти приступы и побуждают многих эмигрантов к возвращению в Россию. На условиях большевиков, для легального существования. Ни для меня, ни для вас сие невозможно… Так что же, выбрать путь конспиративной борьбы? Вернуться нелегально? — Милюков снова сквозь пенсне посмотрел на собеседника. — Но таких подвижников — единицы. У меня нет от вас секретов, дорогой друг: князь Долгоруков с такими намерениями и вернулся в Питер, не в силах побороть тоску. Вернулся под маской «возвращенца», сменив, естественно, фамилию и получив паспорт на рю Гренель. Так же и Анненков, и некоторые иные.

Он замолчал. Путко подумал: «Кажется, и многоуважаемый Павел Николаевич склоняет меня к такому подвижничеству…»

— Судьба князя может прельстить не многих, — уклончиво отозвался он.

— Вот-вот! — неожиданно согласился профессор. — Вы подтверждаете мою мысль: многие уже не верят в сказки минувших лет, устраиваются на длительное существование на чужбине, приискивают постоянный заработок, примиряются с перспективой ассимиляции. Вот даже и вы… Вы-то еще молоды… Поди, уже приглядели себе парижанку? — не сдержал он старческого любопытства.

Путко отрицательно качнул головой.

— Да, — снова согласился Павел Николаевич. — К чему плодить безродных? Вырастет и спросит: какого отечества я сын? Поймет ли?..

— Дело ведь не только в возможности заработка и утрате воли к борьбе. Каковы цели? Не кажется ли вам, профессор, что эмигранты уже надоели всем правительствам Европы и от них отмахиваются, как от назойливых мух?

— Да, Европа предала Россию, а эмиграция растратила за эти годы свой политический и моральный вес. Причем растратила в попытках возродить белое движение и гальванизировать идеи интервенции. Возвращаюсь к тому, с чего начал: никто не хочет черпать опыт из уроков истории. А жизнь-то изменилась. Изменилась